осин, шелестели под его белыми пальцами. Так же шелестели они и теперь, когда он отсчитывал их Ливенцеву как основные кормовые деньги, но насчет добавочных он сказал по-своему монотонно и тихо:
- Мне ничего не известно. Никаких приказов по поводу этого я не получал.
- А может, командир наш, по обыкновению, что-то такое напутал? спросил Ливенцев.
Аврамиди развел политично-неопределенно руками и вздохнул протяжно одним только носом, похожим на хобот тапира. Но писарь-'приказист' Гладышев, с лунообразным веселым лицом, подойдя к ним, сказал:
- При мне было. Заведующий хозяйством сам говорил: 'Надо выдать добавочные кормовые тем, которые на железной дороге'.
- Ну вот, так мне и командир сказал... А заведующий хозяйством здесь? спросил Ливенцев.
Гладышев только что успел сказать: 'Так точно, здесь', - как из кабинета командира вышел с какими-то бумагами сам Генкель.
- Господин подполковник! Командир дружины послал меня к вам получить от вас добавочные кормовые деньги для людей на постах, - брезгливо, однако без запинки сказал ему, подойдя, Ливенцев.
- Здравствуйте! - протянул ему руку Генкель.
Ливенцев удивленно глянул на эту мясистую руку, еще удивленнее - на самого Генкеля и продолжал:
- Так вот, эти добавочные кормовые деньги я и прошу мне выдать.
- Здравствуйте! - повысил голос и сильно покраснел Генкель, поднимая выше, делая заметнее для Ливенцева свою тяжелую руку.
И Ливенцев быстро спрятал свою правую руку за спину и сказал, точно не слышал:
- Сколько именно этих кормовых денег приходится на каждого нижнего чина - этого мне не передавал командир дружины...
- Здравствуйте же! - закричал Генкель, совершенно багровея и поднося руку к самому почти лицу Ливенцева, так что, отступая на шаг, прапорщик сказал подполковнику:
- Я пришел к вам по делу службы, насчет кормовых денег, но подавать вам руку я не же-ла-ю!
Человек пятнадцать писарей было в это время в канцелярии, кроме казначея Аврамиди, и как-то случилось так, что они не сидели уж на своих местах, а стояли, пораженно следя за бурной сценой, так неожиданно разыгравшейся перед ними.
- А-а! Вы не желаете! Хорошо! Вы арестованы! - совершенно вне себя кричал Генкель.
- Аресто-вать меня не имеете вы права! - крикнул, начиная уже тоже дрожать от волнения, Ливенцев.
- Нет-с! Имею! Имею право! Имею... И вы... вы арестованы! - кричал Генкель, задыхаясь.
- Только командир дружины имеет такое право, а не вы! - кричал Ливенцев.
- Я заменяю командира дружины в его отсутствии! Я!.. Вы арестованы! Ни с места!
И, крича это, Генкель метался по канцелярии, с бумагами в левой руке, как-то полусогнувшись и растопыря зад. Ливенцев, следя за ним, прежде всего был удивлен тем, что он мечется так совершенно впустую, непостижимо зачем, поэтому он ничего не отвечал уже Генкелю; казалось ему, что этого багрового сейчас вот разобьет паралич, и он уже начал заранее обвинять себя в его преждевременной смерти, но Генкель закричал вдруг писарям:
- Шашку мою сюда!
Этот грозный окрик заставил Ливенцева положить руку на эфес своей шашки и приготовиться мгновенно выхватить ее из ножен в случае нападения.
Писаря шумно кинулись вперебой снимать с вешалки шашку Генкеля и помогать ему подсовывать под погон и застегивать ремни портупеи, а Генкель кричал так же неистово-командно:
- Шинель!
Ливенцев стоял и смотрел, теперь уж совершенно не понимая, что намерен предпринять Генкель.
- Фу-раж-ку! - прохрипел тот, когда помогли ему писаря натянуть шинель.
И, укрепив фуражку на голубой голове, обернулся он к Ливенцеву:
- Теперь пойдемте!
- Ку-да это 'пойдемте'? - очень удивился Ливенцев.
- Куда? Вы хотите знать, куда?.. К командиру бригады!
- Зачем это к командиру бригады?
- Зачем?.. Затем, чтобы он вам объяснил... внушил вам!.. Извольте идти со мной! Вы арестованы!
- Я нисколько не арестован! Вы мне не начальник, чтобы меня арестовать! И порете вы ерунду и чушь! - закричал Ливенцев. - Но к командиру бригады я все-таки пойду, чтобы спросить его наконец, знает ли он, что вы из себя представляете!
- Спросите, спросите! Он вам скажет! Он ска-ажет! - выдохнул каким-то шипом змеиным Генкель и выскочил в дверь.
Перед тем как выйти следом за ним, Ливенцев оглянулся на писарей и увидел, какие у них у всех, и у зауряд-Багратиона тоже, ошеломленные лица. И при виде этого общего ошеломления он, если бы даже и захотел, никак не мог подавить своей обычной, неизвестно где таившейся, но теперь внезапно раздвинувшей ему губы спокойно-веселой улыбки. И, выйдя из штаба дружины, он пошел действительно следом за тушей Генкеля, решив, что если тот без него побывает у Баснина, то может наговорить на него такого, что способен наговорить только бывший жандарм.
Но надо было идти вместе с ним довольно далеко: и по длинному двору казарм до ворот, и потом пустым полем до остановки трамвая. И вот при этом случилось то, чего никак не ожидал Ливенцев: они, не говорившие друг с другом месяц, разговорились. Это было удивительно, но это было так, и всякий, кто их встретил бы, мог подумать, что вот идут два офицера одной, судя по погонам, части и мирно беседуют. Эта беседа была начата все-таки Генкелем, который подавленно как-то вдруг сказал:
- При писарях... при нижних чинах... разыграли вы такую историю, что... я даже не знаю, чем это для вас может окончиться. Вот командир бригады пусть решит...
- При писарях... при нижних чинах... - в тон ему отозвался Ливенцев, вы де-мон-стра-тивно лезете на явный скандал! Протягиваете мне руку, да еще говорите: 'Здравствуйте!'
- Я забыл... Разве я не мог забыть? - как бы даже оправдывался Генкель.
- Забывать у нас позволяется только командиру дружины, а не вам. И хотя вы являетесь его заместителем, как это я читал в приказе, но только на время его болезни или отъезда, это - раз... и притом, совсем не в том заместителем, чтобы забывать.
- Хорошо, я передам ваши слова командиру дружины, - пообещал Генкель.
- Это будет напрасный труд! Я могу и сам ему сказать это, тем более что новостью для него это не будет. Наконец, вы могли забыть, и не подражая Полетике, - допустим и это, - но не тянуть мне руку, не говорить: 'Здравствуйте же!' Это 'же' совершенно было излишне.
- Однако, когда штаб-офицер протягивает вам, прапорщику, руку...
- Ого! - перебил его Ливенцев. - 'То какая это честь для прапорщика!' вы хотели сказать? Нет, чести тут ни малейшей... Притом вы очень преувеличенного мнения о своем чине: вы просто капитан, и напрасно носите после мобилизации свои отставные погоны.
- Вот командир бригады скажет вам, в каком я чине!
- И отлично! Так что наконец-то и я узнаю это! Что ж, всякое знание полезно, я всегда был такого мнения.
Так они разговаривали идя, причем Ливенцев шел не рядом с Генкелем, а старался держаться на полшага сзади: слишком противно было бы идти с ним рядом.
Он представлял стеклянные моськины глаза на обрюзгшем кувшинном рыле генерала Баснина, и в ушах его уже начал дребезжать хрипучий голос, тот голос, которым когда-то разносил этот 'синопец' безмолвного перед ним Полетику.
'Ну, я таким безмолвным не буду!' - решил про себя Ливенцев и в то же время думал, как именно будет он говорить, если тот сразу же начнет на него орать хрипуче. Ведь Генкель в его глазах является 'расторопным штаб-офицером', то есть вполне достойным заступничества и поощрения, и, может быть, генерал-майор Рейс, начальник штаба Баснина, является как раз 'рукою' Генкеля?..
