Ответа ему получить не пришлось. Как раз в это время сзади и справа, с севера, раздалась дружная и частая ружейная пальба.
Она длилась с минуту, может быть, две минуты, - и стихла сразу, точно по команде. Потом донесся гул голосов, и похожий и не похожий на 'ура'.
- Это что такое? Австрийцы? - изменился в лице Ковалевский. - Черт! Нет ничего хуже тумана!
И тут же он повернул каракового коня, и вся кавалькада галопом помчалась обратно. На площади деревни стояла такая зычная перебранка, когда они доскакали, что Ковалевский понял, почему было похоже издали на боевое 'ура'. Тот самый четвертый батальон кадомцев, которому полагалось взять Петликовце, добросовестно подобрался к ней в тумане с севера и, заметив говорливую толпу людей в шинелях, - дружно обстрелял предполагаемых австрийцев с постоянного прицела.
Ближайшая к ним восьмая рота пострадала сильно. Как раз, когда подъехал Ковалевский, там сносили в одно место и клали в ряд убитых, - их было семеро, - и перетаскивали туда же на руках, без носилок, тяжело раненных: таких оказалось двенадцать. Остальные человек пятнадцать легко раненных подошли сами; среди этих последних был и командир роты, прапорщик Дороднов: пуля пробила ему дельтовидную мышцу на правой руке, счастливо не задев кости.
Зажимая левой рукой рану, он кричал в сторону кадомцев:
- Сволочи, мерзавцы! Своих перебили!.. Эх, слепые черти!
Офицеры-кадомцы отстали и только что подбегали ошалело, ничего не понимая, а солдаты кричали Дороднову:
- А кто нас обстреливал отсюда? Не знаете? То-то и есть! Своих спросить надо!
Потом, твердо усвоив еще с подхода, что деревня эта как бы теперь ихняя собственность, раз им назначено было ее занять и вот ее заняли, кадомцы кинулись шарить по халупам и из одной с торжеством вытащили совершенно потерявшего человеческий облик от страха австрийского солдата.
Орали, ведя его:
- Вот кто стрелял в нас отсюда! Этот стрелял!
И кто-то не выдержал - стукнул его с размаху прикладом в затылок.
Его тело положили невдали от своих убитых, но с разных сторон тащили еще новых, которые прятались по чуланам и под кроватями у галичанок.
Они не стреляли, конечно, им было совсем не до того, они были застигнуты врасплох, и только трусость и разобщенность мешали им выйти самим и сдаться, - но для кадомцев оказалось так удобно, чтобы именно они хотя бы три-четыре пули пустили в них из своих убежищ.
Только благодаря зычному крику Ковалевского эти австрийцы остались живы. Набралось их все-таки человек сорок. Ковалевский был вне себя. Он разыскал командира батальона кадомцев.
- Двадцать раз звонил я в штаб вашего полка, доказывал и доказал наконец, что прямой смысл мне с моим полком занять Петликовце, и там согласились, и вот что вышло в результате! Совершенно лишние потери, семеро убитых, командир роты выведен из строя, как раз когда он более всего был бы нужен... кем я его заменю? Черт знает что! Черт знает что!
А командир батальона, старый капитан, имевший что-то общее со Струковым, оправдывался неторопливо:
- Позвольте, господин полковник. Ведь вы не со мной говорили по телефону, а со штабом полка. Штаб же полка нашего ничего решительно мне не передал. Почем же я знал, что встречу здесь своих, а не австрийцев?.. Наконец, недоразумения этого могло бы и не быть, если бы ваши роты обыскали деревню.
- В последнем вы правы, - соглашался Ковалевский. - Однако чертовы бабы стояли же везде у калиток, когда мы вошли, и их спрашивали, нет ли у них австрийцев, и все они, чертовки, отвечали, что нет. Что же с ними теперь делать? Расстреливать их или вешать, мерзавок?
Но, вспомнив, что штаб его пока еще не обосновался здесь, Ковалевский круто оборвал бесполезные пререкания с капитаном и поехал к лучшему в деревне дому, который называли здесь господским. Конечно, тут и жил раньше помещик, поляк, но теперь дом был пуст. Сюда он вызвал Шаповалова со связистами, и скоро сюда были протянуты провода, и генерал Котович получил донесение по телефону, что Петликовце занята полком Ковалевского. Убитые и раненные кадомцами были приобщены пока к общему числу потерь при занятии деревни.
Кадомцы пошли дальше, уводя своих пленных, и, убедясь окончательно, что деревня остается за его полком, Ковалевский снова поскакал туда же, откуда пришлось вернуться благодаря кадомцам. В том направлении с укрепленных высот начала греметь артиллерия, и беспрерывно татакали пулеметы, тоже, конечно, австрийские, свои еще не успели подтянуться. Ясно было, что роты Ливенцева и Аксютина где-то ввязались в серьезный бой, опрокинув тем самым все планы, состряпанные на совещании в штабе дивизии. Поддержать эти роты было нечем: даже и легкая батарея не переправилась еще через Ольховец... Вообще Ковалевский видел, что все идет совсем не так, как это представлялось в селе Звинячь и в хате на Мазурах. Единственное разумное, что приходило ему теперь в голову, это - попытаться как-нибудь отозвать зарвавшиеся роты, если они не истреблены уже поголовно.
Между тем шел уже девятый час. Туман начал уже подыматься. На высотах впереди всюду чернели на снегу проталины, отчего высоты эти имели странный вид, будто шахматные огромные доски, поставленные торчком.
Резервных рот третьего батальона не было уже на окраине деревни. Но в бинокль хорошо был заметен капитан Струков с двумя связистами, медленно тащившийся вслед за ротами, конечно, от проталины к проталине взгорья. Но рот этих почему-то не было видно: зашли в полосу тумана или за гребень.
- Куда этих еще понесло? Куда? Зачем? Кто приказал этому... олуху царя небесного губить еще две роты? - кричал Ковалевский, в бессильной ярости то сжимая кулаки, то хватаясь за голову. - Ведь сказано было - в тысяче шагах от проволоки залечь и окопаться! Такой простой вещи не могли запомнить, растеряли мозги!.. Эх, народ!
Он пришпорил было коня, чтобы поскорее догнать Струкова, но в стороне шагах в сорока разорвалась шрапнель. Ехать дальше конной группой было опасно; пришлось спешиться и передать каракового разведчикам. Но догнать батальонного было необходимо. Наткнулся дальше на трех убитых солдат своего полка, погибших тоже от случайно залетевшей шрапнели. Кричал Струкову, делая рупором руки, махал руками. Наконец, один из связистов остановился, остановился и Струков.
Ковалевский был в бешенстве, подбегая. Он не мог говорить, он только хрипел, наступая на Струкова:
- Куда вы? Куда к черту, скажите? Куда?
- Вот донесение получил, - вместо ответа протянул ему Струков бумажку. Ковалевский присмотрелся к разгонистым карандашным строчкам:
'Занял своею ротою и взводом 11-й роты высоту 370.
Ливенцев'.
- Ка-ак так высоту триста семьдесят? - ошеломленно глянул Ковалевский. - Невероятная вещь, - что вы! Триста семьдесят дай бог завтра взять целому полку!
- Мне тоже кажется странным. Если бы не Ливенцев доносил, я бы и не поверил. А Ливенцев - человек серьезный. Все хотел вам донести об этом, да боялся, что преждевременно.
- Как же можно было медлить с таким донесением? Сейчас же надо донести в штаб полка, чтобы оттуда - в штаб дивизии... - заторопился Ковалевский. Если триста семьдесят занята, - это все, что нам надо, помилуйте! А ну, связисты! Штаб полка!
Он еще не вполне верил этой удаче. Он еще смотрел нерешительно на гребень высоты, на котором вырисовывался мощный профиль австрийского окопа с большим блиндажем посредине, с проволочным заграждением впереди. Но вот на одной из проталин зашевелилось что-то перед самой проволокой, зажелтела шинель; кто-то слабо махал с земли рукою.
- Что это? Раненый? - догадался Ковалевский, и все четверо они подошли к раненым, потому что их было двое, а не один.
Один из них довольно толково объяснил, что они из десятой роты, что их рота заняла окоп шагах не больше как в ста отсюда, за гребнем; что первым через проволоку перелез их ротный командир, прапорщик Ливенцев.
- А вон тот, что на проволоке повис и уже убитый, то наш полуротный, бидолага, прапорщик Малинка, - добавил раненый, показав в сторону рукою.
