- Как так? Малинка? Может быть, только ранен? - жалостливо пригляделся к неподвижному, желтевшему на проволоке телу Струков.
- Нi! Вже неживой, ваше высокобродие, - решительно махнул рукою раненый, человек уже немолодой, ефрейтор.
- Жалко. Жалко... Малинка... Гм... Хороший был офицер... жаль... А прапорщик Аксютин? Не знаешь?
- Прапорщик Аксютин, так что мабуть тоже десь в окопе сидят, ваше высокобродь, - довольно браво ответил ефрейтор.
- Ты куда ранен? - спросил Ковалевский.
- В грудя!..
- Навылет? Это ничего, поправишься. Сейчас отправим на перевязочный.
- Пок-корнейше благодарим, ваше...
Ефрейтор не договорил титула, поперхнувшись кровью. Другой раненый только глядел на своего полкового командира молча и без особого любопытства и часто прикрывал глаза; этот был ранен в живот. Шинели обоих были в грязи и в крови, - видно было, что прежде чем лечь смирно, они пытались подняться или ползти.
- Дальше идти нам нельзя, - там пришьют, - сказал Ковалевский, отходя от раненых.
- Непременно пришьют, - согласился, подумав, Струков, посылая в то же время своих связных за гребень горы посмотреть, что там делается и где залегли роты.
Пригибаясь к земле, связные полезли за гребень, а Ковалевский, оглядываясь кругом, спросил:
- Да где же эта деревня Хупала, которую должны занять кадомцы, - никак не пойму!
- Никакой деревни там нет, только ямки остались от фундаментов, - я посылал туда разведчиков, - сказал Струков.
- Ну, вот видите, вот видите, как составляются карты и как пишется история! Хупала, Хупала, а оказалось, ее и в природе не существует... Эх, скверно, что у Ливенцева козырек окопа в нашу сторону смотрит. Но неужели мы с вами стоим на высоте триста семьдесят? Не верится! А если триста семьдесят, то будет жестокая контратака... Решительно остановите всякое продвижение! И пусть скорее окопаются. Я вас поддержу первым батальоном.
Связные вернулись из-за гребня в целости. По их докладу Ливенцев с ротой засел в окопе всего шагах в ста от гребня, но впереди есть еще окопы, - те в руках австрийцев. Стреляют в австрийцев и из другого окопа влево, там, говорят, прапорщик Аксютин со своими. Остальные роты лежат за прикрытием.
- Черт знает! Ни орудий, ни даже пулеметов. И полезли занимать ключ ко всем здешним австрийским позициям. Ведь если сейчас нас не поддержит тяжелая... мы... мы можем погибнуть!
Однако по телефону он передал в штаб полка, что высота 370 занята третьим батальоном.
- А вон наши пулеметы идут, - сказал в это время один связной, вглядевшись в туман.
- Где? Где пулеметы?
Ковалевский готов был расцеловать прапорщика Вощилина, который вырвался вдруг из тумана совсем недалеко, левее шагов на двести, строевым шагом подымаясь впереди четырех шеренг своей команды.
- Наконец-то! Ну, вот молодцы! Хоть какая-нибудь поддержка ротам, говорил Ковалевский.
Он еще раз огляделся внимательно кругом, соображая и прикидывая местность к той карте, которую изучал во всех деталях, и добавил:
- Ну, хорошо, теперь дело за артиллерией... И еще батальон развернуть влево. Сейчас еду и все устрою. Прощайте пока, Владимир Семеныч, прощайте, родной, и бог вам на помощь!.. Неужели не переправилась батарея? Должна уж переправиться... И куда же к черту делись кадомцы? Наделали гнусностей и исчезли! Они должны быть у нас справа и держать с нами связь, а их нет. Черт знает, какая получилась неразбериха!
И, в последний раз проводив любовным взглядом пулеметчиков, как на параде соблюдавших совершенно лишнее здесь равнение и уже подходивших к самому гребню горы, Ковалевский поспешно, делая большие шаги, двинулся вниз, держась того же телефонного провода, какого держался, поднимаясь.
Раненым он еще раз крикнул на ходу, что пришлет санитаров.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Если бы Ливенцева спросили, когда он сидел в австрийском окопе, каким образом он попал в этот окоп, он не ответил бы сразу, потому что ничего обдуманного им лично не было в этом деле. Он даже не представлял ясно, подвиг ли это со стороны людей его роты, или глупость чистейшей воды. Он знал только, что раньше никогда в жизни не приходилось ему пробежать столько тепло, по-зимнему одетым. То же самое он думал и об Аксютине, бросая ему на бегу отрывочные фразы:
- Вот так именно и бегут люди куда-то вперед... Потом таким же манером бегут они назад... При этом иногда им простреливают спины и прочее... на войне это называется атакой.
- Ясно, - одышливо отозвался историк, трудившийся в поте лица, серьезно и добросовестно выбрасывавший ноги и действующий руками по всем правилам бега.
Даже и когда они догнали, наконец, роты, свернувшие с шоссе куда-то влево, на снежное взгорье, Ливенцев все-таки не представлял, куда именно они бегут и зачем бегут то по снегу, то по проталинам, вверх по совершенно какой-то лысой, без малейших кустарников, пологой горе, в густом и мозглом тумане.
Но когда отчертился впереди, в небе, как сгусток тумана, на самом гребне горы точь-в-точь такой блиндаж, какой рисовал на клочке бумаги в хате на Мазурах Ковалевский, когда разъяснял ему и другим ротным третьего батальона их ближайшую боевую задачу, он сразу понял, что он - на высоте 370, и решение всей боевой задачи полка от него в ста шагах.
С этого именно момента он забыл о себе самом, отрешился от себя, перестал даже помнить, что он - Ливенцев. И, когда загрохотали вдруг винтовочные выстрелы оттуда, от блиндажа, и стали вскрикивать около него раненые, он с силой вырвался вперед, выхватил револьвер, крикнул отнюдь не своим, совершенно даже неестественным голосом:
- За мно-ой! Ура-а!
Потом как-то необыкновенно удачно перескочил через невысокую проволоку, и действительно, не только первым, даже единственным добежал до окопа, из которою выкарабкивался поспешно последний очень толстый австриец, чтобы тут же удариться в бегство вслед за другими.
Но, увидя перед собою русского офицера с револьвером в руке, он, красный от натуги, испуганно мигающий белыми ресницами, безмолвно положил винтовку к его ногам и стал руки по швам. В бежавших впереди австрийцев, темными пятнами растворявшихся в желтом тумане, стреляли солдаты Ливенцева без его команды.
Кое-кто пустился было за ними вдогонку, но Ливенцев, спросивший пленного толстяка по-немецки, есть ли дальше еще окопы, и узнавший, что есть несколько более сильных, крикнул:
- На-за-ад! Куда помчались? Назад!
Рассчитывать на внезапность нападения было уже нельзя: впору было удержать за собою только этот случайно и счастливо занятый окоп с блиндажем за ним.
И точно так же, как это было сделано ночью на переправе через Ольховец, он направил вперед цепью один взвод, в который очень решительно шагнул и Демка, как опытный разведчик, а с остальными тут же начал приспосабливать занятый окоп к обороне: проделывать новые бойницы, копать новые окопы вправо, влево и прямо вперед от австрийского, потому что в занятом окопе можно было разместить не больше взвода. Тогда же он послал назад, Струкову, донесение о взятии высоты 370.
Но этот захваченный окоп был устроен до того хозяйственно, прочно и удобно, что солдаты десятой роты даже не понимали, как могли с ним расстаться австрийцы. Умеренно глубокий, он весь был обделан деревом, - в нем было сухо; после ночи, проведенной в холодной грязи, это привело всех в особый раж. Кричали:
- Вот это добро!
- Вот это хата, так хата!
- Гарно австрияки зробилы, хай им черт!
Несколько одеял оказалось в окопе, брошенных при поспешном бегстве, несколько консервных коробок,
