направился Келл. Приятным, вопреки ожиданиям, показался ей и вышедший к ним навстречу хозяин приюта. Скорее, впрочем, не приюта, а добротного фермерского дома. В его просторном дворе разгуливали куры, свиньи, а на лугу паслись коровы. Появившаяся вслед за хозяином жена встретила нового постояльца имбирным пряником, чем сразу же завоевала его доверие. Мальчик с места в карьер начал охотно отвечать на ее вопросы о том, кто он такой и откуда.
Он не знал своего отца, мать же, судя по тому, что он мог рассказать, была девицей легкого поведения из района Ковент-Гардена. Она отдала его — считай, что продала — лет пять назад какому-то страшному человеку, который заставлял его влезать со скребком в трубы, где он обжигался и задыхался. А еще он всегда был голоден.
Выслушав его сбивчивые ответы, хозяйка заверила его, что у них в доме ему не будет ни голодно, ни холодно. Никто и никогда не заставит его лазить по трубам и что-то там делать. Но если он все-таки захочет куда-то полезть, добавила хозяйка, то у них есть сеновал и к нему приставлена лестница. Небось он даже не знает, бедный мальчик, что такое сено и как оно приятно пахнет?..
После этого миссис Фентон, так звали хозяйку, подозвала нескольких мальчиков и велела им показать новичку все, что они найдут нужным и интересным в доме и во дворе.
Рейвен узнала от нее, что в доме сейчас содержатся около сорока мальчиков-сирот. Все они бывшие попрошайки, воришки, трубочисты. Живут они в нескольких комнатах — распределены по возрасту. Ежедневно работают по хозяйству, но несколько часов обязательно проводят в учебном классе с учителями, а также с мастерами, которые учат их разным ремеслам.
Хозяйка спросила, чему нужно учить Нейта, и Келл не очень уверенно сказал, что, как ему кажется, у мальчика есть склонность к арифметике.
— Ну и, конечно, необходимо научить его читать. А также говорить на нормальном языке, — добавил он с легкой улыбкой. — Сейчас он изъясняется так, что заставит покраснеть бывалого матроса. А еще он не привык умываться, надо бы его приучить пользоваться водой и мылом… Вообще же мальчик довольно слабый и, боюсь, к тяжелой работе уже никогда не будет способен.
— Мы постараемся сделать все, что сможем, сэр, — заверила хозяйка. — Вы же знаете нас.
— Да, миссис Фентон, — согласился Келл. — С теми питомцами, которых я к вам привозил, произошли настоящие чудеса.
Рейвен мысленно попросила Бога, чтобы и с несчастным Нейтом произошло то же самое.
Когда они с Келлом уезжали, Нейт, оторвавшись от новых друзей, прибежал попрощаться с ними. Его уже было не узнать: глаза горели живым блеском, щеки зарумянились. Благодарить он еще не научился, но лицо его выражало печаль, и он снова прижался к Келлу, обнявшему его за плечи.
По дороге обратно в Лондон Келл спросил у Рейвен, успокоилась ли ее душа после того, что они увидели. Рейвен со всей искренностью ответила, что да и что ей, глядя на Нейта, сделалось вдруг стыдно за себя, считавшую свое детство несчастливым, даже ужасным. Ведь у нее была любящая мать, а у мальчика совсем никого. Страшная нищета и жуткий труд. Если бы не Кейт, он наверняка бы вскоре погиб.
— Как прекрасно с вашей стороны, — воскликнула она, — что вы помогли ему! Вы его ангел-хранитель!
Келл покачал головой, поморщился.
— Я далеко не ангел и не святой, вы мне безбожно льстите.
Она с усилием улыбнулась.
— Я знала, что вы не святой. Но все же скажите мне, почему вы приняли такое участие в мальчишке, которого не знаете? И в других мальчиках тоже?
Он ответил не сразу.
— Возможно, потому, что его судьба напомнила мне мою собственную. Мою и моего несчастного брата. Я знаю, что такое беспомощность — в детстве, в отрочестве. Что такое оказаться на улице. В полном смысле этих слов. Когда нет никого, к кому можно обратиться за помощью, за участием.
В голосе Келла она ощутила подлинную боль, и ей стало до слез жалко его. И тут же подумала, что сделалась чересчур слезлива. Следует крепче держать себя в руках.
— Нейт напомнил мне, — продолжал Келл, — моего брата. Каким тот был в его возрасте. Когда мы удрали из дома нашего дяди… Однако… — в его голосе появилась более свойственная ему ироничность, — вероятно, вы правы: стремление помочь любому беззащитному существу, появившемуся на моей дороге, у меня превратилось в манию.
— Порою эта мания может заставить вас даже жениться?
Келл нахмурился, но Рейвен чувствовала, что на сей раз это всего лишь притворство.
— Уж не позволяете ли вы язвить по адресу вашего супруга? Разве вы не давали торжественного обещания не досаждать ему?
— Кажется, давала. Но временами так трудно сдержать себя, вы сами это знаете.
— Не испытывайте мое терпение, леди! — грозно произнес он. После чего откинулся на кожаную спинку сиденья и прикрыл глаза.
Рейвен некоторое время изучала его лицо, уже хорошо знакомое, но все равно таящее в себе много туманного и загадочного. Ей пришла в голову мысль, от которой на душе сразу сделалось теплее и легче: этот мужественный, колючий, временами даже резкий человек в действительности сделан вовсе не из гранита, а из воска. Его резкость не больше чем защитная реакция — боязнь того, что люди могут разгадать его истинную, сущность и сесть ему на голову.
Еще она подумала, что Нейту, другим сиротам, Шону очень повезло, что у них нашелся спаситель в лице Келла. Интересно, повезет ли ей так же, как им?
Она поежилась и постаралась уйти от ответа на этот вопрос. Она не хотела признаться самой себе, что ничего хорошего или радостного в этом браке ее не ждет.
Отвернувшись от Келла, она уставилась в окно кареты.
Судьба Келла как предпринимателя продолжала беспокоить Рейвен. То, что она слышала от своих друзей о состоянии его дел в клубе, не внушало оптимизма: посетителей становилось все меньше, позорящих слухов — все больше.
Ей стало известно, что Келл, наступив на любимую мозоль, все же заставил себя встретиться в домашней обстановке с лордами Вулвертоном и Уиклиффом и даже увидеться где-то с некоторыми крупными общественными деятелями страны, включая самого принца Уэльского. Принц два года назад, после того как его отец, король Георг III, впал в безумие, сделался регентом.
Однако, чего Рейвен и страшилась, это не дало особого эффекта: слухи оказались упорнее и могущественнее, чем частное мнение упомянутых выше (и некоторых неупомянутых) персон.
Прошла еще неделя, и Рейвен пришла к смелому заключению, что осталось одно: встретиться лицом к лицу с тем, кто стоял у истоков распространяемой клеветы. Тем более что она продолжала чувствовать свою вину перед этим лицом и считала необходимым прояснить ситуацию. Хотелось еще раз принести — заново — свои извинения.
Было весьма нелегко, но она умудрилась через слуг выяснить, что в один из ближайших дней герцог Холфорд намерен посетить вечерний спектакль в театре «Друри-Лейн». Рейвен сказала Вулвертону о своем желании непременно посмотреть эту пьесу (какую — она не знала). Тот, к счастью, согласился сопровождать ее.
Она оделась с особой тщательностью в голубое, глубоко декольтированное бархатное платье, которое, она знала, подчеркивало цвет ее глаз и в котором любил ее видеть когда-то герцог Холфорд.
Когда она вошла в ложу вместе с Вулвертоном, герцог был уже в зале, и он заметил ее. Но сделал вид, что не видит. Что ж, чем труднее будет ее путь, тем значительнее должен быть финал.
Чуть не половина биноклей из партера и лож повернулись в ее сторону, но она игнорировала их. Как, впрочем, и начавшийся спектакль.
В первом же антракте, увидев, как герцог вышел из своей ложи, она попросила Вулвертона сопроводить ее и направилась в сторону Холфорда. Однако он был плотно окружен знакомыми, и она, не решившись подойти, стала дожидаться более удобного случая. И тот вскоре представился: герцог ненадолго остался в одиночестве.
Набрав побольше воздуха для смелости, Рейвен подошла к нему. Вздрогнув от неожиданности, тот вставил в глаз монокль и окинул ее взглядом, каким, наверное, смотрят на какое-нибудь отвратительное
