— Но я хотел узнать это, как только познакомился с тобой.
Продолжая держать ее ладонь одной рукой, он пальцами другой дотронулся до ее щеки. Это нежное прикосновение заставило сжаться сердце Элис.
— Кто-то причинил тебе боль, — произнес он. — Кто-то ранил тебя, и теперь ты стараешься скрыться за своим полицейским мундиром, дробовиком и зеркальными очками.
— Алан…
— Ш-ш-ш, мышка, — мягко произнес он. — Я нахожусь здесь двенадцать дней и убедился, что Элис Олвин с ранчо «Долина» это не та Элис Олвин, которую все знают. Когда ты выезжаешь отсюда, ты словно надеваешь броню. Может, я не прав?
Он уедет, напомнила она себе в который уже раз. В какой-то момент ему наскучит жизнь на ранчо, и он вернется на строительство небоскребов.
— Почему ты называешь меня мышкой?
Он усмехнулся.
— Уходишь от темы, мышка? Я называю тебя так потому, что ты напоминаешь мне нечто очень маленькое, очень мягкое и теплое. — Он помедлил и, решив, что Элис не поймет его, продолжил: — Когда я жил в приюте, там обитала маленькая, коричневая мышка, появлявшаяся по ночам в нашей спальне. Мне потребовалась масса времени и куча хлебных крошек, чтобы приучить ее взбираться на мое колено, когда я сидел на полу. Иногда она даже позволяла трогать себя. Эта маленькая коричневая мышка — самое доброе мое воспоминание о тех годах… Так кто все-таки причинил тебе боль, мышка?
Он не отстанет, подумала она. Может, это и справедливо. Просто уж очень унизительно вспоминать об этом, тем более рассказывать. И хотя она убеждена, что не сделала ничего плохого и что стыдно должно быть Томасу, но его предательство больно ударило по ее самолюбию. Какая женщина признается в том, что ее жених в панике сбежал в самый последний момент.
Она вздохнула, и Алан сочувственно обнял ее за плечи.
— Так что же случилось?
— Да ну, в сущности, глупая история, — выдавила она дрожащим шепотом. — В старших классах школы я встречалась с одним парнем.
Он чуть сильнее сжал ее, как бы побуждая продолжать.
— Мы были неразлучны. Все считали, что мы поженимся. Мои и его родные, наши друзья. Еще до окончания школы мы назначили дату свадьбы.
— Не слишком ли молоды вы были?
Элис пожала плечами.
— В этих местах считается вполне нормальным, ведь это ничего не меняет в жизни молодых, все предопределено, их удел — работа на ранчо, им некуда больше податься.
— Да, пожалуй.
— Впрочем, времена меняются. Теперь немногие женятся в таком юном возрасте, как это было десять лет назад. Гораздо больше молодежи продолжает учебу в колледже и не спешит обзаводиться семьей.
Она опять попыталась сменить тему, но он не позволил ей.
— И что же случилось?
— Свадьбу назначили на день моего рождения. Его родители подготовили большое торжество. Были приглашены все жители округа и кое-кто даже из Ларами и Чейенны. Церковь не вместила бы всех, поэтому многие были приглашены только на прием на ранчо Уоллесов.
— Уж не о Дрейке ли Уоллесе ты говоришь?
Она покачала головой.
— О его младшем брате Томасе. — При одном упоминании его имени ее передернуло. — Я не принимала участия в приготовлениях, чувствовала себя как кукла, всем командовала миссис Уоллес. Я даже не смела высказать свое мнение относительно свадебного платья. Она свозила меня в Ларами и сама выбрала его для меня. Иногда я думаю…
— Что ты думаешь, мышка? — мягко спросил он.
— Что Томас не испугался бы так, если бы его мать не взяла все в свои руки. Мы даже ни разу не остались с ним наедине со дня окончания школы до дня свадьбы. Вокруг нас всегда кто-то крутился.
— А ты сама не испугалась?
— Немного. Утром в день свадьбы меня вырвало. — Она почувствовала, что краснеет, и отвернулась, забыв, что они едва могли различить друг друга в темноте. — Извини, тебе это необязательно знать.
Он усмехнулся.
— Это как бы дополняет картину, Элис. У меня все сжимается внутри от сочувствия. Итак, это было утро твоего восемнадцатилетия, верно?
— Да, — подтвердила она. — В то утро отец дал мне кулон матери — золотую цепочку с крошечным бриллиантом. Я почувствовала себя вполне взрослой, чтобы надеть его. — Она вздохнула и прислонилась к нему. — Короче говоря, я нарядилась и поехала в церковь. Людей в ней набилось столько, что она, казалось, не выдержит. Но Томас так и не появился там.
— Совсем? — Он обнял ее и крепко прижал к себе. — Что было дальше?
— Он струсил. Поначалу мы этого не поняли. Все испугались, решив, что с ним что-то случилось. Я выплакала, наверное, море слез. Тэт разослал помощников во все концы. Ей-богу, мы ожидали, что найдут его труп…
— Могу себе вообразить.
Он представил себе, каково ей тогда было.
Элис глубоко вздохнула и продолжала:
— Он позвонил около полуночи и сообщил Дрейку, что находится в Денвере, не собирается возвращаться и жениться на мне, даже если бы я была единственной женщиной на свете.
— И Дрейк передал тебе эти слова?
— Нет. К тому времени мы все собрались в кабинете Дрейка — мистер и миссис Уоллес, Дрейк, мой отец и священник. Ждали новостей от шерифа. Когда позвонил Томас, Дрейк переключил телефон на громкую связь. При первых словах Томаса Дрейк отключил громкоговоритель, но я успела услышать достаточно. Боль от этого стала еще сильнее. Я чувствовала себя оскорбленной, — прошептала она, — мне хотелось умереть. Все кругом проявляли ко мне доброту и сострадание. Дрейк предложил мне встречаться с ним… Думаю, он женился бы на мне сразу, если бы я только пожелала. Его родители были ко мне удивительно внимательны. Но еще долгие месяцы все разговоры прекращались при моем появлении. А я чувствовала… я чувствовала себя…
— Изнасилованной? Раненой? Душевно оскверненной?
Алану захотелось открутить башку этому Томасу.
Она прислонилась головой к его плечу, и он баюкал ее.
— Вот и все, если не считать мелочей. Долгое время я скрывалась здесь на ранчо. Потом умер отец, и мне пришлось пойти работать, чтобы сохранить ранчо. Тэт взял меня к себе.
Теперь все стало на свои места. Она была публично оскорблена. Отсюда и ее манера держаться — независимо и неприступно.
Какая-то удивительная нежность пробудилась в нем, желание приласкать ее. Ему так хотелось облегчить ее боль, утешить, но он не знал, как это сделать. Поступок Томаса нанес ей глубокую рану, тем более что во всем случившемся он обвинил ее.
— Сукин сын, он даже не понял, от чего отказался, — резко сказал Алан.
— А ты милый, — улыбнулась она, прижимаясь к его плечу.
— Это я-то?
То, что она рассказала ему о Томасе, как бы сняло тяжесть с ее плеч, и она уже не чувствовала себя такой униженной.
— Поздно уже, пора спать, — проговорила Элис, хотя ей так хотелось остаться. Однако на протяжении всей недели, прошедшей после той ночи на кухне, он явно избегал даже прикасаться к ней.
— Нет, — он с силой сжал ее, не давая уйти. Он уже полчаса держал в объятиях эту женщину, и сейчас в нем заговорило его истосковавшееся голодное естество. — Нет, Элис, останься, пожалуйста.
