Но весь день провела в жестокой тревоге.
Ждала мужа.
А Готик мечтал о лунной царевне, милой Селениточке.
— Она Селениточка.
— А на селе ниточка, — дразнил кто-то Лютиным голосом.
И мечты о раздвоении весь день сладко волновали его.
Он думал:
«Как хорошо, что есть иная жизнь, ночная, дивная, похожая на сказку, другая, кроме этой дневной, грубой, солнечной, скучной!
Как хорошо, что можно переселиться в другое тело, раздвоить свою душу, иметь свою тайну!
Таить от всех.
И никто никогда не узнает.
Ночью все иное.
Дневные спят, лежат неподвижными телами, — и тогда исходят иные, внутренние, которых днем мы не знаем».
Готик стоял на берегу реки, смотрел на воду, как она все бежит, журчит, и мечтал о Селените, как она улыбается и говорит.
Подошел Лютик.
— Готик, — сказал он, — ты грамматику забыл.
— Отстань, — досадливо ответил Готик.
— Правда. Ну, вот, я тебе докажу: у свиньи хвостик, а у лошади?
— Хвост, — ответил Готик.
— У стола ножки, а у тебя? — допрашивал Лютик.
— Ноги.
— Мальчик читает книжку, а студент?
— Книгу.
— Ванечка надел рубашку, а Иван?
— Рубаху.
— Ванька надел сорочку, а Иван?
— Сороку, — с размаху ответил Готик.
Засмеялись оба.
Когда отец, всегда веселый и говорливый, — в него был Лютик, — возвращался из города со службы, Людмила Яковлевна вышла ему навстречу на станцию, что редко делала в другие дни. По дороге домой она озабоченно говорила:
— Можешь себе представить, Александр Андреевич, Готик нынче ночью куда-то бегал, а куда, не говорит. Говорит, что спал. Как хочешь, Саша… — И она заплакала.
Александр Андреевич посвистал, махнул рукой.
— Глупости! — сказал он сиповатым голосом. — Куда ему бегать? Какая-нибудь глупая фантазия. Просто на реку ходил.
— Это меня так беспокоит, — упавшим голосом сказала Людмила Яковлевна.
— Глупости! — повторил Александр Андреевич. — И не говорит, куда ходил?
— Да не говорит же, — плачевно сказала Людмила Яковлевна.
— А вот я его спрошу хорошенько, так скажет, — сердито сказал отец.
Было жарко, и ему было досадно, что надо сердиться, чего он не любил.
За обедом разговор шел беспокойный и неровный. И отец, и мать значительно и внимательно поглядывали на мальчиков. Людмила Яковлевна несколько раз заговаривала о дачных ворах. О том, что Настя иногда забывает запереть двери. Что воры легко могут влезть и в окно, если оно не закрыто на задвижку.
Готику было неловко и тоскливо.
Лютик один был весел и шутил, как всегда.
— За Настасьей всегда надо смотреть, чтобы двери затворяла, — ворчал Александр Андреевич.
— На то она и Настя-ж, чтобы держать двери настежь, — сказал Лютик.
Но, к удивлению обоих мальчиков, отец сердито сказал:
— Заткнись. Ничего нет смешного.
Лютик смешливо посмотрел на отца и мать.
«Что они дуются? — подумал он. — Уж не поругались ли дорогою?»
И подумал, что надо пошутить о чем-нибудь постороннем, не домашнем. Припомнил один из намеднишних разговоров с одним из своих бесчисленных знакомых, смешливо фыркнул и сказал:
— Готик, треугольник нарисован, а в нем глаз. Угадай, что такое.
— Ну, кто этого не знает! — сказал Готик. — Всевидящее око.
— Вот и не угадал. Николай Алексеевич мне рассказывал, что это он в одной церкви видел, в деревне, — такое изображение на стене сделано, и подпись: глаз вопиющего в пустыне.
Все засмеялись.
— Это ты сам сочинил? — недоверчиво спросил отец.
— Ну вот, спроси сам у Николая Алексеевича, — уверял Лютик.
Отец вдруг опять нахмурился.
— Вот за вами бы нужен глаз да глаз, — сурово сказал он.
Помолчали.
Лютик спросил:
— Готик, как зовут предводителя современных гвельфов?
Готик подумал.
— Ну, это просто, — сказал он.
— А ну, скажи!
— Того.
— Молодец!
— Объясни, — хмуро сказал отец.
— Очень просто, — сказал Готик, — если есть гвельфы, то есть и гибелинги… А Лютик уж конечно от слова «гибель» это слово произведет. Русские моряки довели свой флот до гибели, вот они и гибелинги.
— Ерунда, — сказал отец. Но засмеялся.
— Целый месяц сочинял, — сказал он.
— Ничего не месяц, — краснея сказал Лютик. — А зато я ни разу не сказал, что Того — не того. Сколько стишков было на эту глупость.
— Ну, так ты на генерала Ноги что-то глупое придумал. Ну-тка, — оживился отец.
— Ну, это просто, у японцев есть ноги, они войдут в Порт-Артур.
Посмеялись, — и опять отец хмуро сказал:
— Иные ноги туда бегают, куда и не надо.
Неловкое молчание опять прервал Лютик.
— Готик, тебе все Настя положила? — спросил он.
— Все, отвяжись.
— И нож да вилка есть?
— Есть, отстань.
— Нож давилка есть, а нож резалка есть?
— Не ерунди! — крикнул Готик.
