— Придумываешь пустяки, — сердито сказал отец. — Никакой связи нет в твоих дурачествах.
Лютик не смущаясь ответил:
— Вот то-то и весело, что нет связи. Не связано, свободно. А где логическая связь, там тоска, тощища. Тоска таскать все от причины к следствию. А вот так-то лучше, как хочу, так и верчу. Когда рассуждаю дельно, то чувствую тосчищу, словно таз чищу, никому ненужный таз.
— Старо, брат, — сказал отец. — Это еще когда я учился, у нас был учитель, который любил мудреные диктовки давать. Вот в таком же роде была одна диктовка: «Таз куя, сказал кузнец, тоскуя: „Задам же людям таску я, за то, что я тоскую“».
Мальчики смеялись.
Наконец Александр Андреевич спросил, собравши все силы своей строгости:
— Ты куда это, Георгий, нынче ночью бегал?
Готик покраснел. Теребя салфетку, сказал жалующимся голосом:
— Да никуда, папа, право. Это мама я не знаю почему думает. Это она потому, что сапоги сырые. Ну, что ж, — вчера сыро же вечером было. Ну, мы возле реки ходили. Ну, по воде.
— Ночью не сметь уходить! — строго сказал Александр Андреевич.
— Ну, не буду уходить, — хмуро ответил Готик.
— И, пожалуйста, не нукай, — раздражаясь, говорил отец. — Дурацкие привычки. Будешь бегать, розгами выдеру.
Готик обидчиво покраснел и тихо промолвил:
— Это из мрачных времен дикого средневековья.
Отец засмеялся.
— Поговори ты у меня! — погрозил он полушутя, полусердито.
Лютик сказал весело:
— Нас драть нельзя, а то мы забастуем.
— Стачку устроим, — поддержал Готик.
— Обоих и выдеру, — дразнил отец.
— А мы обструкцию устроим, — кричал Лютик.
— Подадим тебе петицию.
— Или побежите в полицию?
— Ну уж нет, на это я не согласен, — живо ответил Лютик, — хоть пополам перепори, а к городовым не пойду.
Настя переменила блюдо. Заслушалась, локтем задела стакан, — стакан скатился на пол. Не разбился, — упал счастливо.
— Настя, вы со стола сталкан сталкали, — сказал Лютик.
— Надсмешники! — крикнула Настя и с хохотом убежала.
Подали рисовую кашу.
— Готик, да неужели ты и кашу станешь есть? — спросил Лютик.
— Ну да, и кашу стану есть, — с досадой сказал Готик, — тебе одному, что ли?
— Смотри, — остерегающим голосом говорил Лютик, — и каши поешь, икать станешь.
— Отстань, — кричал Готик, и сердясь и хохоча. — Какой ты дурак! Все глупости придумываешь.
После обеда Александр Андреевич никуда не пошел. Он долго сидел в беседке у забора, глядя на реку, и курил. Потом пошел к жене.
— Знаешь, Люба, — сказал он тихо, — это начинает меня беспокоить.
Людмила Яковлевна заплакала.
— Ну, ну, не плачь, мы это узнаем, — говорил Александр Андреевич, — но куда он мог бегать?
— Так легко утонуть, — всхлипывая, говорила Людмила Яковлевна. — Каждый год кто-нибудь тонет.
За вечерним чаем опять говорили о том, что надо запирать на ночь двери. Насте напоминали. Мальчикам и отец, и мать повторяли — окон открытыми не держать.
На днях где-то по соседству обворовали две дачи, — украли только что выстиранное белье и все, что было на леднике.
Вспоминали сегодня этот случай.
Лютик говорил с досадою:
— Мама повестку получила, что сегодня обокрадут.
Вечером после чая, когда уже мальчики пошли спать, Людмила Яковлевна и Александр Андреевич опять, в спальне, заговорили о ночном приключении. Затворились, чтобы кто не вошел из мальчиков. Говорили тихонько.
Людмила Яковлевна сидела на стуле около кровати и причесывалась на ночь. Александр Андреевич стоял перед нею, нерешительно почесывая бритые щеки.
Тускло горела свеча.
— Ты спрячь его сапоги, — посоветовал Александр Андреевич.
— Он Лютины наденет, — тоскливо ответила Людмила Яковлевна.
— Ну, и Лютины спрячь.
— Этим разве удержишь, — уныло сказала Людмила Яковлевна. — Он и босиком убежит, — что ему! Уж коли повадился.
— А надо поймать, — досадливо сказал Александр Андреевич.
— Да, поймаешь!
— Ну, не поймаем, так по следам уличим и проследим, куда он ходил.
— Ну, где в траве следы видеть! — безнадежно сказала Людмила Яковлевна.
— Не все трава.
— Все-таки спрячу, — сказала Людмила Яковлевна.
Пошла в переднюю. Потихоньку.
— Ты тут останься, — шепнула она мужу, — настучишь сапогами, а я в туфлях.
Мальчики улеглись. Настроенные разговорами на тревожный лад, они замкнулись в своей горнице.
Лютик как лег, так и заснул.
Готик укладывался медленно. Прислушивался.
Где-то недалеко играли и пели. Под нежный перезвон переливных звуков начал засыпать и Готик. Сладостное обнимало его предчувствие милого сна.
Вдруг, заслышав легкий шорох под своею дверью, Готик встрепенулся.
Полежал, вслушиваясь.
Было не то радостно, не то страшно. Жуткое ожидание.
Слышно было, что кто-то шевелился за дверью, и чьи-то легкие за дверью движения словно отдавались в Готином сердце, волнуя кровь.
Потрогали дверную ручку.
Дверь зашаталась, слегка колотясь о задвижку, но не поддалась. Ушли тихонько. Готик лежал и чутко вслушивался.
Людмила Яковлевна принесла в спальню и Лютины, и Готины сапоги.
— Заперлись, — шепотом сказала она. — По всему видно, что опять собирается идти. Сегодня, может быть, оба отправятся. Пусть босиком по сырой земле прогуляются.
— Одежда? — спросил отец.
— Костюмы на месте. Да это что, — эти сорванцы и нагишом убегут, коли очень захочется.
— Надо подождать. Из окна видно будет. Или в саду побыть?
