– Раньше она красиво называлась – «Царь Лазар».
– Достала меня ваша история, как сказал секретарь нашей делегации на встрече с оппозицией в Сербии.
– Хорошо, вот тебе начало новой истории Косово! – и я указала рукой на стену небольшого дома и сияющую на утреннем солнце свежую надпись. Воскресенье перестало быть проклятым, скучным днем.
– «Пицериа Хитлери», – читал по буквам Джон.
Перед пиццерией стоял столик с зонтом. Он мне напомнил парашют и капитана Гарольда. Рядом с Джоном я совсем позабыла о нем.
Из кафаны доносился звон гитарных струн. Джон знаком пригласил меня войти: кафана – тоннель, словно стометровая дистанция. Джон пригласил меня сесть. На маленьком столике у дверей вместо скатерти лежал букет солнечных лучей.
– Официанта нет, – заметил Джон.
– Сейчас нам закатят воскресный концерт. В глубине пиццерии, на маленькой сцене человек и гитара декламировали английские стихи, не стараясь даже напевать их:
Джон вопросительно посмотрел на меня. Я ему объяснила:
– Это песня группы «Блэк Саббат», называется «Паранойя».
– А кто поет?
– Подождите, он начинает новую. Давайте послушаем...
– Откуда он взялся?
– Эту я не слышала...
– Похоже, это песня панк-группы «The Dead Kennedy», – заметил Джон.
Словно желая помочь нам, человек на маленькой сцене ударил ладонью по струнам и запел по- албански:
Джон потребовал от меня перевода.
– Похоже, если они правильно перевели с английского на албанский, это песня группы AC/DC, – сообщила я Джону.
Было воскресенье. Мы с Джоном ожидали продолжения декламации под гитару, но концерт внезапно оборвался. Из мрака пиццерии, за спиной человека с гитарой сначала появилась тень, потом кто-то ударил рукой по гитаре и сломал гриф. Мужик разразился тирадой на албанском. Я едва успевала переводить Джону:
– Какой же ты позорник, Джиновици, ты весь албанский народ позоришь своей гитлеровской пиццерией со свастикой! Пошел вон, и чтобы ногтями соскреб с вывески Гитлера!
– Человек с гитарой – тот самый, о котором пишет «Гардиан», – объяснила я Джону.
– А тот, кто его лупит?
Мужик, подталкивая к выходу перепуганного Эмина Джиновици, прошел мимо нашего столика.
– Так кто это его лупит? – повторил Джон.
Вскоре мужик, как ни в чем не бывало, вернулся в пиццерию и, словно бы ничего и не произошло, обратился к нам:
– Чао, Мария! Скендер, с вашего позволения.
Джон встал и представился:
– Сержант Джон!
– Не вставайте! – попросил его Скендер. – Весьма сожалею, но, пока не поменяют названия заведения, я не смогу вас обслужить. Вот и помогай после этого людям. Это я дал Джино-вици десять тысяч марок, чтобы он открыл пиццерию. Договорился с двумя итальянскими солдатами, они ночами будут выпекать пиццу. Я и Марии предлагал у себя работу: моя цель – межнациональное сотрудничество и небольшой заработок... Не так ли, Мария?
– Что он говорит? – спрашивает Джон.
Я перевела, мило улыбаясь Скендеру, потому что он был той пиццей, которую мне следовало проглотить, предлагая квартиру Слободана Пилишера. Только что мне с Джоном делать?
– Извините, – говорит Скендер, – я должен присмотреть за этим кретином, а потом принесу вам чего- нибудь выпить из соседней кафаны.
Я перевела. Джон сказал «о'кей». О таком воскресном концерте мы и мечтать не могли. Я и говорю:
– Теперь у вас здесь каждое воскресенье, да и в другие дни, будут концерты. Приштина стала центром, телевидение всего мира ждет от нее новостей.
– Не думаю, что телевидение выдало бы в эфир такой концерт, по крайней мере, американское. Это вызвало бы весьма резкие комментарии.
– Антиалбанские?
– Не совсем так. Скорее, антивоенные. Против войны выступили многие писатели, в первую очередь те, которым я верю, и не только из-за их книг. Боюсь, я цитирую слова Маркеса о генерале Уэсли Кларке...
– Зингера вы цитировали с большей легкостью!
Джон рассмеялся:
– А я и забыл!
– Кое-кто вспомнил фразу, с которой вы обратились ко мне. Позвольте напомнить?
– Конечно, Мария...
Он в первый раз назвал меня по имени. Он произнес его с блюзовой интонацией, и мне показалось, что имя мое сопровождается музыкальным аккомпанементом. Джон посмотрел на меня и легонько коснулся моей руки:
– Вы покраснели, но не стыдитесь этого. У меня так уже не получится.
Я ответила быстро, чтобы скрыть смущение:
– Вернемся к Зингеру!
– Да, я процитировал его, сказав, что, похоже, «увидимся в кровати».
– Знаете, как я узнала, что это фраза из Зингера?
– От Зингера? – пошутил Джон.
– От немца, майора Шустера.
– Как нынешние сербы относятся к немцам?
– Правильнее было бы спросить: как нынешние немцы относятся к сербам?
– И как?
– С благодарностью. Джон оборвал меня:
– За все, что здесь натворили во время Первой и Второй мировой?
– Нет, – говорю. – Немцы благодарны нам за то, что мы, как они полагают, устроили войну в Боснии и в Косове, и такое наше поведение позволило немецкой армии включиться в новый мировой порядок. Немецкий генерал Клаус Райнхардт теперь командует вами и англичанами.
– Нам все равно.
– Вы были на Opening Nights?
– Да, мне понравился тот английский капитан.
– Мне тоже...
– Я заметил, как вы начали танцевать с ним танго, но потом исчезли. Я искал вас всю ночь.
– Вы знаете, я была его переводчицей. Джон рассмеялся.
– Пожалуйста! – взмолилась я.
– Я пытался помочь вам во время первой нашей встречи.
– Разве капитан Гарольд не подтвердил вам, что я – его переводчица?
