действительно придумал. – Он подмигнул мне зачем-то сразу обоими глазами.
– А я понадобился вам в качестве подсадной утки, так? – кисло улыбнулся я.
– Подсадная утка? – Дубов засмеялся. – Что-то в этом роде, писатель. Твое присутствие помогло мне разворошить муравейник и выявить врагов. Они себя выдали, когда решили, что им надо спешить. Так что со своей задачей ты справился, вполне. Я знаю всех этих мерзавцев пофамильно. Маски сброшены! – Дубов хлопнул меня по плечу и от этого порывистого движения едва устоял на ногах, что не помешало ему строго предупредить: – Но наш договор насчет книги остается в силе, писатель. Десять тысяч я тебе, конечно не заплачу, но на штуку можешь рассчитывать твердо, это я тебе обещаю. Слово офицера!
Заключительную фразу он произнес уже держась за меня, как за вовремя подвернувшийся фонарный столб. Заметив непорядок, две пиджачные пары стремительно приблизились к боссу и обступили его, готовясь поддержать нетвердо стоящее на ногах тело.
– Где мои красотулечки? – внезапно всполошился Дубов, вертя головой по сторонам. Он успокоился, как только обе незнакомки помахали ему руками, и признался мне с хмельной бравадой: – Это балерины, писатель, самые настоящие. Сисечки как у четырнадцатилетних. Та-та-ти-та-та… – После короткой музыкальной паузы Дубов прерывисто вздохнул: – Они бегали на цыпочках вокруг гроба Марка и усыпали его розами… Я свинья, конечно. Не надо было привозить их сюда…
– Пойдем, папа, – строго сказала приблизившаяся Ириша. – Тебе нужно отдохнуть.
– Да! – Он энергично кивнул. – Я непременно должен немного поспать, забыться… А вечером помянем Марка, писатель. – Он без всякой на то нужды погрозил мне пальцем. – По-настоящему помянем, по-русски! Все эти официальные фуршеты не по мне.
– Тебе и фуршета вполне хватило, папа. – Ириша досадливо закусила губу.
– Не твое дело! – крикнул он через плечо, вежливо сопровождаемый охранниками вверх по ступеням. – Я сказал, что будут поминки, значит, будут поминки!
– Лично я там присутствовать не собираюсь! – крикнула Ириша, топнув ногой.
– Без тебя обойдусь. Со мной вот писатель посидит, козочки эти балетные… Деву-у-ли! Прошу следовать за мной. На цыпочках, на цыпочках, милые! Хо-хо-хо!..
Когда мы с Иришей остались на солнцепеке одни, я взял ее за запястье, чтобы не дать поспешно уйти, и спросил:
– Что за странная идея насчет укола?
– Отпусти меня. – Она смотрела не на меня, а на мою тень у себя под ногами. Так было проще. Тень не обладала глазами.
– Зачем ты это сделала, Ириша? – настаивал я.
– Чтобы ты не рвался в комнату Натали, – буркнула она сердито.
– Но я по-прежнему туда стремлюсь. Всей душой.
– И совершенно напрасно. Нет там кассеты. Ты ведь ее ищешь?
– Так ты знала? – опешил я.
– Тоже мне, военная тайна! – Она фыркнула.
– Но…
– Все! Сейчас я не могу сказать тебе больше, чем уже сказала. Поговорим ночью. Я приду к тебе, жди.
С этими словами она ловко вырвала руку и быстро пошла к двери, не оглянувшись на меня ни разу. Почему-то я поверил, что на этот раз она меня не обманывает. Но вместе с тем во мне росла уверенность, что ночью я ее в своей комнате не увижу. Пытаясь как-то увязать две эти противоречивые мысли, я еще долго стоял на месте.
В импровизированном очаге пылало пламя, которое выглядело значительно бледнее, чем совершенно фантастический закат, расцветивший небо и далекие облака. Никакой «Кодак» не смог бы передать разнообразие красок и оттенков, щедро выплеснутых природой на гигантский холст, раскинувшийся от горизонта до горизонта, насколько хватал глаз. Когда я смотрел на это удивительное небо, у меня захватывало дух от восторга. А когда я пытался вообразить, сколько закатов отпылало над землей до моего рождения и сколько их еще будет после моего исчезновения, я чувствовал себя маленьким мальчиком, пытающимся разгадать смысл вечности и бесконечности. Взрослому человеку лучше не задаваться этими вопросами слишком серьезно, иначе можно запросто сойти с ума. От созерцания одного- единственного величавого заката и сознания своей ничтожности в сравнении с ним.
Всякий раз, переводя взгляд с небес на публику, собравшуюся передо мной, я все сильнее и сильнее подозревал, что мир и населяющих его людей придумали два совершенно незнакомых друг с другом создателя.
Две подвыпившие балетные дивы плюс не до конца протрезвевший, но еще не набравшийся под завязку Дубов со вставшей дыбом седой шевелюрой – этого зрелища было вполне достаточно, чтобы вообще удариться в атеизм и заинтересоваться теорией происхождения человека от обезьяны. Хорошо еще, если не от самой безмозглой мартышки или какого-нибудь бабуина.
Та особа, которую я окрестил Белоснежкой, умудрялась сидеть на шатком пластмассовом стуле с таким развязным видом, словно находилась на приеме у дружка-гинеколога. Зато ее смуглая товарка под кодовым псевдонимом Золушка плотно сжимала коленки, установив ступни в столь замысловатой балетной позиции, что они казались безнадежно вывихнутыми. Устроившийся между ними Дубов с перепачканной сажей физиономией воинственно орудовал самой настоящей фехтовальной шпагой, на гибкий клинок которой был насажен кусок полусырого кровоточащего мяса. Такими же своеобразными вертелами были вооружены все четыре участника пирушки, включая меня. По странной прихоти хозяина дома сама пирушка называлась поминками, а шпаги заменяли нам шампуры.
Дубов как раз рассказывал про какое-то юношеское спортивное общество, спонсором которого он являлся, но внятно говорить ему мешал непрожеванный кусок горячей свинины, поэтому я его почти не слушал. Я просто ждал ночи. Очень хотелось верить, что Ириша что-то сумеет мне объяснить, а я сумею ее понять. Я еще надеялся убедить ее вернуть мне кассету. Других причин торчать в этом зверинце у меня не имелось.
Пикник был устроен на порядком вытоптанном газоне, куда дубовские холуи снесли камни для очага, дрова, стулья, столики, посуду, ящики с бутылками, сумки с разнообразной снедью. Кое-как проспавшийся Дубов добрался сюда самостоятельно, но ближе к ночи его телохранителям должна была найтись непыльная работенка по транспортировке босса в обратном направлении. Жаль, что не вперед ногами, очень жаль.
Двое прохаживались неподалеку с портативными рациями в руках и раздували ноздри каждый раз, когда ветерок гнал дым и запахи застолья в их сторону. Остальных охранников я не видел, но не сомневался, что они исправно несут службу на подходах к дому. Я заранее их не любил – всех скопом и каждого по отдельности. Их присутствие здорово осложняло мой побег.
Я уже твердо решил уйти на рассвете, с кассетой или без. В худшем случае я мог сделать анонимное сообщение в соответствующие службы, и уповать на то, что после этого к Дубову и его воинству присмотрятся повнимательнее. Что потом? Потом мне останется только ежедневно включать программы новостей и с замиранием сердца ждать, не покажут ли в них репортаж с места новой трагедии. Сколько могло продлиться это тягостное ожидание? Да, может быть, всю оставшуюся жизнь.
Занятый своими мрачными мыслями, я вздрогнул, когда услышал громкий дубовский призыв, завершивший какой-то его очередной тост:
– …Помянем же, помянем стоя! И помолчим минуту, друзья…
Я медленно встал вместе со всеми и влил в себя полный стакан водки, мысленно обратившись к тем несчастным, которые не добрались из одного конца подземного перехода в другой. Не ощущая вкуса спиртного, я извинился перед ними за то, что вынужден пить с виновником их гибели, и пообещал, что сделаю все возможное, чтобы хотя бы одним взрывом на планете прозвучало меньше. Хмель ударил мне в голову, ярость вспенила кровь. Если бы меня никто не ждал и не любил в этом мире, то после моей безмолвной клятвы Дубову осталось бы развлекать дамочек не дольше, чем требовалось мне для того, чтобы дотянуться шпагой до его горла.
Один из охранников, как бы уловив исходящую от меня волну ненависти, застыл на месте и устремил на меня пристальный взгляд. Глаза у него выражали эмоций не больше, чем снятые по случаю темноты
