- Наличествуют.
- Вещи похищены?
- Только старый ковер.
- Примечательные особенности?
- Съезди и посмотри, - назидательно и вместе с тем удовлетворенно отчеканил генерал, перебрасывая через стол бумажку с адресом и номером телефона.
- Будет сделано, Григорий Степанович! - Люсин встал и почтительно наклонил голову.
- Ты мой ученик, Володя, - генерал снял очки и, морщась, потер розоватые вмятины на переносице, - ты способный парень и далеко пойдешь, поэтому я не жалею, что взял тебя из Мурманска сюда, в МУР. Но это не мешает мне с горечью сознавать, что ты распустился. Штукарем ты всегда был, и я смотрел на это сквозь пальцы. Но вот как я проморгал, что ты докатился до хамства и равнодушия, ума не приложу.
Люсин покраснел, как мальчишка, взъерошил волосы на макушке и попытался что-то сказать, возразить генералу, но тот остановил его нетерпеливым движением руки.
- Я бы понял тебя, будь тебе двадцать пять, - сказал генерал. - Но тебе уже, слава богу, под сорок. Остепениться пора. Службу исправно нести надо, а не играть в нее. И если она не вдохновляет тебя, уходи... Ей-богу, не пожалею, хотя более талантливого сыщика у меня не было и, верно, уже не будет...
- Ну чего ты, Григорий Степанович... - растерянно промямлил Люсин. Чего ты, в самом деле! Мы же свои люди...
- Вот именно поэтому! Ты, может, и вправду не понимаешь ничего, а мне обидно... Выполняй приказание!
- Да, - кивнул Люсин. - Конечно, Григорий Степанович. Только зря ты... Неделя, понимаешь, дурацкая, да еще эта духота...
- Хорошо, выполняй... А духота, она, братец ты мой, для всех духота.
Люсин неловко улыбнулся и вышел из кабинета.
Ах, как скверно все получилось! И, главное, не из-за чего! Шторм в стакане воды. Сам неведомо отчего распсиховался и старика взвинтил.
В прескверном настроении возвратился Люсин в свою комнату. Окно выходило в затененный внутренний двор, и потому в кабинете было сумеречно. Лишь откуда-то сбоку падал косой обессиленный луч, в котором сонно танцевали пылинки. Жестко посверкивала инвентарная жестянка на ножке стола. Хмурой свинцовой синью отливала ручка сейфа.
Люсин выдвинул ящик и нашарил среди незачиненных карандашей, скрепок, резинок и кнопок тонкий длинный мундштук из слоновой кости, предназначенный для курения не то опиума, не то гашиша. Люсин купил его на толчке в Занзибаре, находясь в первом в своей жизни загранплавании. С той поры прошло почти двадцать лет... Но изящный, любовно прокуренный мундштучок был все так же мил ему и дорог.
Уставясь невидящими глазами на бумажку с адресом Ковских, Люсин посасывал свой мундштучок, вдыхал хранимую им застарелую сладкую горечь, кольцами выталкивал изо рта воображаемый дым. Вот так же с пустым мундштуком в зубах сидел он в рубке полярного танкера, где курить, как известно, самоубийственно, и переживал крупный разговор с кепом. Пятнадцать лет! Удивительное ощущение прожитого. Как будто вчера это было, как будто давным-давно, но не с ним и не в этой жизни и вообще никогда... Позвонил в научно-технический отдел. Продиктовал адрес.
Смертельно не хотелось ехать на улицу Семашко к этой Ковской Людмиле Викторовне. Мерещилась вздорная пожилая дама, ее высосанные из пальца тайны и ужасы, которые на поверку окажутся пшиком. Убрал со стола недописанную отчетность и придвинул к себе красный городской аппарат. Стараясь быть до предела экономным в словах, пригласил ее приехать сюда, на Петровку. Напомнил, что для получения пропуска необходим паспорт. Все равно, подумал он, придется осмотреть дачу, так, по крайней мере, избегнем квартиры в желтом четырехэтажном доме, где елочки (так значилось в записке) на улице Семашко.
И через полчаса высокая, сухая, как виноградная лоза, женщина уже рыдала в его кабинете, откинувшись на спинку стула и прижимая к переносице мокрый платочек с затейливо вышитой монограммой.
Люсин налил ей полстакана газировки из оплетенного стальной сеткой сифона, предложил накапать валокордина.
- Да, - сказала женщина, - двадцать капель, пожалуйста.
Он полез в нижний ящик стола и достал зеленую коробочку с каплями, которые с недавних пор стал употреблять от случая к случаю, когда начинал барахлить мотор. Но Людмила Викторовна, едва глянув из- под платка на коричневую бутылочку с капельницей, зарыдала еще горше. Люсин долго не мог понять, в чем дело, и даже по рассеянности выпил лекарство сам, хотя чувствовал себя вполне сносно.
- Это же корвалол! - трагически прошептала она, когда обрела наконец способность к связной, не прерываемой рыданиями речи. - Кор-ва-лол!
- Ну и что? - недоумевал Люсин, вертя перед глазами бутылочку.
- Это же наше, наше средство! - Она раздраженно замахала рукой. - Его теперь всюду продают взамен валокордина, который больше не импортируется.
- Вот как? - удивился Люсин. - А я и не заметил.
- Бог мой! - Длинным костлявым пальцем она ткнула в потолок. Громадная разница!
- Значит, не будете? - огорчился Люсин, пряча пузырек в коробочку.
- Это? - Она брезгливо поморщилась. - Никогда в жизни. Мне достают валокордин в кремлевской аптеке.
- Видимо, ваш брат - доктор химических наук? - Люсин участливо понизил голос, деликатно призывая посетительницу начать разговор.
- Аркаша? - Она отняла платочек от глаз и с неподдельным удивлением взглянула на следователя: - Чтоб он когда-нибудь хоть что-нибудь достал? Аркашенька, чтоб вы знали, самый непрактичный человек на свете.
Она всхлипнула, и Люсин, дабы предотвратить новый приступ слез, торопливо заговорил о какой-то совершеннейшей чепухе:
- Кто же вам достает столь прекрасное средство? - Он поморщился, так как не любил и не умел лгать, но его уже понесло: - А я так мучаюсь этим... - он скосил глаза, чтобы прочесть надпись на коробочке, корвалолом, тогда как на меня так хорошо действует именно валокордин! Вот бы добыть бутылку!
'Фу, черт, - огорчился Люсин, - как нехорошо получилось! 'Бутылку'! Можно подумать, что разговор не о лекарстве идет, а о ямайском роме'.
Но на даму его отчаянная импровизация, как ни странно, произвела совершенно успокоительное действие.
- Вам я достану. - Она щедро развела руки, словно готовилась принять в объятия благодарного собеседника. - Сегодня же попрошу Веру Фабиановну.
- Веру Фабиановну? - Люсин внутренне насторожился, мгновенно припомнив хозяйку ларца, принадлежавшего некогда Марии Медичи. - Неужели ту самую? Господи, до чего тесен твой мир! Вы случайно не гражданку Чарскую имеете в виду? - Люсин почувствовал, что у него пересохло во рту.
- Как! - удивилась Ковская. - Вы знакомы с Верой Фабиановной?
- Имел честь. - Люсин церемонно наклонил голову. - Очаровательная женщина... Вот только не знал о ее высоких связях по медицинской части.
- Что вы! - убежденным тоном произнесла Ковская. - Вера Фабиановна все может. Все!
- Совершенно с вами согласен, - чистосердечно улыбнулся Люсин.
- Для вас, - она проникновенно заглянула ему в глаза, - мы достанем валокордин и даже циклодин, который еще только входит у нас в моду. Но ради всего святого, - сложив руки крестом, она обняла свои острые плечи, отыщите Аркадия Викторовича!
- Всенепременно! - с жаром откликнулся Люсин.
Он уже знал, он уже предчувствовал, что начинается новая, чертовски трудная и интересная жизнь. Было ли то наваждением, проистекавшим от одного лишь упоминания старухи Чарской, или флюиды исходили от его собеседницы, нервной, экзальтированной, но, очевидно, весьма недалекой женщины?
