проехать. Только на дрезине или в вагончике местной узкоколейки. Но у них был мотоциклет, и Стекольщик, поменявшись с Витьком местами, сам повел его по узким, петляющим тропкам через ельники и гладкие, как аэродром, коричневые поля фрезерного торфа. В предутреннем молочном тумане легко было сломать себе шею. Но Стекольщик вел мотоцикл медленно, осторожно; часто останавливался и, напрягая зрение, вглядывался в темнеющие на пути бесформенные массы. Что это: дощатая тригонометрическая вышка или стог сена? А может, караван фрезерной крошки? Иди гадай. Порой Фрол даже по-собачьи принюхивался. Но в холодном, промозглом тумане трудно было отличить ароматный сенной дух от сладкого запашка торфяного битума. Только перегар солярки ясно чувствовался на полях. Стучали моторы, приглушенно лязгали гусеничные траки, мутно-красными маслянистыми пятнами расплывался свет далеких фар. Это ж такая удача, что фрезерование и ворошение торфяной крошки идут круглые сутки! Тем меньше внимания привлечет стрекот мотоцикла. Воистину неплохая идея пришла Стекольщику в голову.
В Заозерном уже вовсю заливались петухи и мычали коровы, когда Стекольщик с Витьком спрятали мотоциклет в мокрых зарослях черной ольхи и, ломая с оглушительным треском сухие сосновые ветки, осыпающиеся душной пылью лишайников и коры, потащили закатанный в ковер труп к озеру. Стекольщик, понятно, шел впереди. Чертыхался, что Витёк нисколько не помогает ему и он тащит его, как на буксире. Витёк отмалчивался, только сопел и дышал шумно, шатаясь от натуги, теряя равновесие на ходящем ходуном моховом одеяле. Лишь у самой воды, когда кончился наконец проклятый лес и пошла высокая, по пояс, режущая осока, они остановились перевести дух. Красные, потные, в черных потеках грязи лица их были безжалостно искусаны комарьем. Чесались руки и ноги. Веки заплыли, как при жесточайшем ячмене.
Дальше начиналась вонючая грязь. Чтобы подойти к урезу воды, надо было рубить деревья и гатить дорогу.
Они растерянно переглянулись.
- А ковер этот, несмотря что старый, - сказал внезапно Витёк, рублей триста стоит, а то и все пятьсот.
- Башки твоей дурацкой он стоит, вот что! - оборвал его Стекольщик и, коротко выругавшись, зыркнул по сторонам.
В серой редеющей мгле углядел он метрах в тридцати вдоль берега исполинскую сосну, потонувшую в озере могучей вершиной. По ее стволу, наклонно уходящему в воду, можно было рискнуть приблизиться к озерной глубочине. Недаром звалась эта котловина, залитая холодной даже в июльский зной водой. Топическим озером.
- А как же мы притопим его? - спросил Витёк. - Всплывет ведь. Мешок каменьев нешто с насыпи приволочь? - Он задумчиво расчесывал вспухший от укусов лоб.
- Не боись. - Стекольщик лихо высморкался двумя пальцами. - Черная грязь сама засосет. Давай-ка к той сосне.
Они подняли скатку и, шелестя осокой, потащились к упавшему дереву, разбухшему и скользкому от воды. Осторожно уложив ношу на ствол, они взобрались на него сами и, став друг к другу лицом, подняли скатку. В полусогнутом положении, крохотными шажками - Стекольщик пробирался спиной вперед - шли они по сучковатому осклизлому бревну. И чем дальше они продвигались, тем уже и сучковатей оно делалось.
- Годи, - сказал, задыхаясь, Стекольщик, когда внизу блеснула подобная нефти вода.
Они опустили груз и неуверенно разогнулись. Озеро тонуло в клочковатом тумане. Гудящим столбом вились комары. Тяжелые зловонные пузыри змейкой поднимались со дна. От них разбегались, чуть покачивая неподвижных водомерок, концентрические круги.
- Здесь! - шепнул Стекольщик, и нагнулся.
Они подняли скатку, легонько, чтоб самим не упасть, качнули ее к краю и выпустили из рук. Взлетевшая вверх ледяная жижа чернильными кляксами забрызгала лица.
Скатка упала на мелководье и тяжело ушла в грязь, которая жадно потянула ее во тьму. Болотная вонь стала еще сильнее. Все было кончено.
Обратный путь проделали налегке. Белым сфагновым мохом, пропитанным, как губка, водой, кое-как отмыли руки и лица. Потом вывели из ельника мотоциклет и махнули на Заозерное.
Стылую синеву над лесным окоемом прорезали холодные латунные полосы. Высоко в небе закружили ласточки. В темной воде карьерных ямин среди вывороченных пней и коряг плескалась рыба. Тут-то и пришла Стекольщику богатая мысль полакомиться рыбкой. Долгое напряжение требовало немедленной разрядки.
- Теперь все, - сказал он, глуша мотор. - Теперь забудь. Мы сюда отдыхать приехали, рыбу ловить.
- Рыбу? - недоверчиво усмехнулся Витёк. - Шапкой, что ли? И где? В этих канавах?
- Дура! - Стекольщик ласково дернул его за козырек и надвинул кепку на нос. - Карьеры это, понял? Здесь рыба сама собой заводится. Утки на лапах тину с икрой приносят.
- И какая же здесь рыба?
- А какая хошь. Щучки, лещи, окуньки. Только больше всего карася. Он тут с ладонь. - Стекольщик растопырил грязную исцарапанную пятерню.
- На 'морду' ловят? - поинтересовался Витёк, обнаруживая причастность к отдаленным районам сибирской тундры, где отбывал наказание в одной с Фролом исправительно-трудовой колонии общего режима.
- Ага, вершами... Мы их сейчас прощупаем.
- Как же это? - Витёк сладко потянулся и прищурился на разгорающийся горизонт. - Почем ты знаешь, где снасть стоит? Такое дело проследить надо.
- Я тута все знаю, - довольно усмехнулся Стекольщик. - Мужики друг от друга не таятся, чужого никто не берет. Вон видишь, - он махнул рукой в сторону ближнего карьера, - это Анкин колодезь. Тут завсегда лещ попадается. Там и верши ставят у белого пня. Дале будет Песочный, где караси. За ним, у Святого источника, еще карьера - Прорва и Махрютин. А рыбы там... - Стекольщик сладко зажмурился. - Сейчас мы их объедем!
- Спать не хочешь? - спросил Витёк, заводя мотоциклет.
- Не... А ты?
- Какой уж тут сон!
- Днем отоспимся.
Но днем отоспаться не привелось.
Когда Стекольщик разделся и полез в воду выгребать чужие верши, Витёк только воротник на пиджаке поднял и руки в карманы засунул, до того зябко ему сделалось. Но Фрол так лихо плавал саженками, нырял и отфыркивался, что дружку самому захотелось искупаться.
- Вода-то теплая? - крикнул он с обрыва.
Стекольщик, занятый в тот момент важным делом, - перекладывал застрявших в верше карасей в майку, завязанную мешком, - даже ухом не повел. Но, приплыв к берегу и вывалив на травку трепещущих бронзовых рыбок, сказал с удовольствием:
- Вода, Витёк, что твое парное молоко. Очень советую искупаться.
Витёк искупался и совсем ожил. Люто захотелось есть, и сама собой возникла проблема, что делать со всей этой грудой рыбы. Ни подходящей посуды для ее приготовления, ни потребных для этого припасов они с собой, конечно, не прихватили. Но голова у Стекольщика была в то утро удивительно ясной, и он всё быстро решил.
- Мы с тобой что сделаем? - Он продул папироску и закусил гильзу. Перво-наперво съездим в поселок и нальем свежего молочка, сметанки опять же купим...
- Картошки хочется, - сообщил Витёк.
- Ты погодь... В десять часов тут лавка откроется. Всё, что надо, там возьмем. Понял? А картошечку самим накопать придется. Руки не отвалятся... Чугунок али сковородку у баб подзанять можно. Нам дадут, мы люди денежные. - Стекольщик ухарски подмигнул и широким гусарским жестом вытянул из бокового кармана комок смятых пятерок и трёшек. - Хоть фарта мы не имели, но за избавление от опасности могём.
- Самогонку тут, конечно, уважают, - понял намек кореш.
