– Дай-ка взглянуть, – потребовал Воротюк, протягивая руку с требовательно шевелящимися пальцами.
– Пожалуйста.
– Спасибо, Павлуша. За все спасибо.
Завладев снимками, хранившимися в специальном конверте, генерал-майор разложил их перед собой и сосредоточенно засопел. Капитан Бондарь оказался черноволосым красавчиком с чересчур правильными чертами лица и картинным шрамом на подбородке.
– Не вызывает у меня доверия этот субъект, – заявил Воротюк, отодвигая фотографии подальше. – Джеймс Бонд какой-то, а не оперативный работник.
– Именно так называют его на Лубянке, – обронил Конягин.
– Ну, это их дело. Меня капитан Бондарь никаким боком не касается. И вообще, больше меня в свои делишки не впутывай, Павлуша. Ты у нас охотник по натуре, а я рыбак. – Воротюк заулыбался. – Меня Волга-матушка дожидается… Моя удочка торчком, девки падают ничком, хе-хе.
– Остался бы, Николай, – просительно прогудел Конягин. – Вместе оно как-то надежней.
– Ага, нашел дурака. – Воротюк опять захихикал, грозя заместителю пальцем. – Знаешь, какие на Волге белорыбицы обитают? Как возьмешь такую за жабры… у-у, ни в сказке сказать, ни пером описать. Титьки – двумя руками не обхватишь.
– У белорыбицы? – усомнился Конягин. – Титьки?
– Еще какие!
– Где это видано?
– Места надо знать, Павлуша, заповедные места.
Воротюк встал, давая понять, что разговор закончен. Он выглядел вполне беспечно, только подвижный бледный нос по-прежнему ходил ходуном, как у принюхивающейся крысы. Впрочем, негоже сравнивать русского генерала с каким-то там беспородным пацюком. У крыс не бывает лоснящихся щек бурячного цвета. И золотых пистолетов они не имеют, и спирт вместо воды не употребляют, и штабами не командуют. Жрать да пакостить – вот их единственное призвание. Имеются в виду крысы. О генералах разговор особый.
Глава 9
Воистину воскрес
Часы показывали половину девятого вечера. Лиза, сунувшаяся к мужчинам с предложением выпить кофе, была вежливо выдворена из комнаты и теперь раздраженно гремела на кухне всем, что попадалось под руку, производя звуки, какие умеет производить только очень раздраженная, очень сердитая женщина, родившаяся и выросшая в России. В распахнутую балконную дверь проникала вечерняя прохлада, а вместе с ней запахи листвы, бензиновой гари и щей, которые то ли прокисали, то ли готовились где-то по соседству. В обновленной квартире Бондаря царили совсем другие ароматы: ласкающие обоняние, щекочущие тщеславие. Ему было неловко за то, что он, оперуполномоченный ФСБ, обитает в обстановке, подходящей скорее преуспевающему дельцу. Хотя вряд ли визитер привык к спартанскому образу жизни. Как-никак это был генерал… если верить предъявленным документам. Какого лешего ему тут понадобилось? По какой причине он предпочел встретиться в неофициальной обстановке? Каким образом вышел на Бондаря и почему обратился к нему, вместо того чтобы воспользоваться услугами соответствующего армейского подразделения? Слишком много вопросов, на которые пока нет ответа. Провокация? Розыгрыш? Вербовка? Нет, похоже, ни то, ни другое, ни третье. Что же тогда получается? Неужели в штабе Северо- Кавказского военного округа не придумали ничего лучше, как сделать ставку на человека с Лубянки?
Гадая о причинах такого странного решения, Бондарь не забывал обдумывать само генеральское предложение. Интуиция подсказывала: не сахар. Больше напоминает сыр в мышеловке… Наживка, которую так и подмывает заглотить. Не от жадности, не с голодухи, а для того, чтобы вновь ощутить вкус риска, азарта, борьбы, победы, всего того, без чего мужчина превращается в бездумный агрегат по переработке пищи. Слишком долго длился вынужденный простой Бондаря. Слишком большая озабоченность состоянием его здоровья со стороны руководства. Ему велели приобретать прежнюю форму и ждать вызова. Он приобретал, он ждал, он маялся. Ничего не менялось. Жизнь Бондаря сделалась бесцельной. То, как обошлись с ним на Лубянке, смахивало на изощренную пытку.
Скука, неопределенность, суета сует и всяческая суета. Все сильнее угнетала Бондаря и та опека, которой пыталась окружить его урожденная Лиззи Браво. Когда он не сочинял мысленно вызывающих рапортов полковнику Роднину, он изобретал всевозможные способы доказать, что не находится на иждивении у молодой жены. Требовалось во что бы то ни стало превзойти Лизу на бытовом поприще, а чем еще утрешь американке нос, как не долларами? Поступившее от генерала Конягина предложение было подозрительно, но заманчиво. Как же поступить Бондарю с приманкой? Отвергнуть ее? Равнодушно отвернуться? Или все же испытать судьбу, а заодно себя самого? Как ты, капитан Бондарь? Не разучился дергать смерть за усы? Не разъелся на буржуйских харчах? Не хочешь ли заняться чем-нибудь поинтереснее чтения шпионских романов? Пришлый генерал поерзал на стуле, закинул ногу на ногу и нарушил затянувшееся молчание.
– Итак, что скажешь по поводу моего предложения, капитан? – спросил он.
Манера общаться, несомненно, генеральская: напорист, преисполнен чувства собственного достоинства, властен, по-сановному хамоват. Гостя Бондарь окрестил про себя «сивым мерином»: и фамилия соответствующая, и масть. В молодые годы Конягин наверняка был рыжим, а теперь на память об этой счастливой поре только веснушки остались. Шевелюра поредела, покрылась сединой, как инеем. Щеки обвисли на манер бульдожьих, однако до пускания старческих слюней было еще далеко. Генерал, он и в Африке генерал. Цивильный костюм сидит на нем, как на корове седло – хоть и подогнан идеально, а все равно кажется неуместным. Выправка военная, взгляд властный, голос зычный. С таким можно иметь дело. Но нужно ли?
– Долго мы будем играть в молчанку? – недовольно осведомился Конягин, утомившийся быть объектом пристального изучения хозяина квартиры.
– Ваше предложение очень смахивает на авантюру, – сказал Бондарь. – На сомнительную авантюру.
– Дело государственной важности не может быть авантюрой.
– Еще как может. Особенно, если человек, толкующий о делах государственной важности, предпочитает действовать не по официальным каналам, а частным образом. К тому же не вполне трезвый человек.
– А ты наглец, капитан, – восхитился Конягин.
Бондарь отрицательно качнул головой:
– Я не наглец, просто предпочитаю прямо говорить, что думаю. Даже если мой собеседник представляется генералом или маршалом.
Стул под поменявшим позу Конягиным негодующе взвизгнул.
– Я действительно генерал, и я действительно заместитель начальника штаба округа, – заявил он. – Ты можешь удостовериться в этом, как только согласишься вылететь со мной на место событий. Надеюсь, поданный для нас двоих самолет убедит тебя больше, чем предъявленные тебе документы?
– Я тоже надеюсь, – сказал Бондарь. – А еще я надеюсь, что за штурвал самолета сядете не вы лично. Не хотелось бы мне по пьяной лавочке в какой-нибудь нью-йоркский небоскреб врезаться.
Конягин пропустил подначку мимо ушей, во всяком случае, никак на нее не отреагировал.
– Это значит «да»? – напористо спросил он.
– Это значит, что человеку вашего положения как-то несолидно уклоняться от ответов на задан– ные вопросы. Если вы начинаете темнить в самом начале, то что будет дальше?
– Ты о чем, капитан?
Бондарь усмехнулся:
– На моей памяти всего один случай, когда генерал снизошел до того, чтобы осчастливить меня личным визитом. Но то был совсем другой генерал, и он явился ко мне не под хмельком.
– Я приехал к тебе прямо с поминок, – глухо сказал Конягин. – Сегодня хоронили самого близкого мне человека. – Его левый глаз коротко дернулся и застыл на манер стеклянного. – На похороны я не успел, но несколько чарок за упокой души единственной внучки опрокинул, было дело. В чем я еще должен отчитаться перед тобой, капитан?
