— Пусть себе прослушивают, это сути не меняет, — успокоил его юрист. — Значит, так. Все дело выглядит следующим образом: ты прогуливался неподалеку от авторемонтной мастерской. Ведь там у тебя работало несколько знакомых…
— Что с ними? — спросил Феликс.
— Мертвы. И больше о них ни слова. А затем ты услышал выстрелы и увидел, как на тебя бегут люди с оружием в руках. А рядом случайно оказалась машина герра Головы. Тебе, Феликс, не оставалось ничего, кроме как вскочить за руль и убегать. Мало ли что это были за люди? А автобус с мигалкой они запросто могли угнать. Потом ты испугался еще больше, поэтому и не реагировал на предупреждение полицейских патрульных машин. Помрачение рассудка — так это называется. И лучшим доказательством того, что ты был не в себе, служит столкновение с репортерской машиной. Ты ее не заметил, когда поворачивал.
— Послушай, — Феликс прищурился, — я похож на человека, который может чего-то испугаться?
Герр Штокфиш мелко захихикал и вытер вспотевший лоб ладонью.
— Нет, Феликс, не похож. Но, если хочешь, чтобы тебе не пришлось туго, ты на суде будешь помалкивать. Все за тебя скажу я. Это же отлично! Я буду напирать на то, что у тебя с перепугу отнялся язык.
Да, на этом ушлом законнике, конечно, негде было ставить пробы, но дело свое он знал до тонкостей.
— Сколько мне дадут? — спросил Колчанов.
— Думаю, месяц, максимум — два тюрьмы. А затем выйдешь.
— Меня не лишат гражданства?
Это предположение вновь развеселило адвоката.
— Феликс, ты все еще забываешь, в какой стране живешь. Это тебе не Советский Союз, да и не Россия, где всякий чиновник творит, что его левая нога захочет. Тут уж, если гражданство дали, назад не забирают ни при каких обстоятельствах. Пусть ты даже совершишь преступление за границей. Идет? — Штокфиш протянул клиенту руку. На несколько секунд она зависла над столом.
— А у меня есть выбор? — глядя прямо в глаза адвокату, поинтересовался Колчанов.
— Думаю, нет.
— А если подумать чуть больше?
— Феликс, — засуетился адвокат, — что ты себе воображаешь? Я пришел, чтобы тебя вытащить, можно сказать, из петли, действую на свой страх и риск, а ты привередничаешь.
— Мне кажется, ты уже начинаешь жалеть, что связался со мной.
— Нисколько! — возразил герр Штокфиш. — Я просто хочу предостеречь тебя от опрометчивого поступка. — И он вновь протянул руку: — Ну как, Феликс, идет?
Колчанов нехотя пожал потную ладонь.
— Ну вот, теперь мы обо всем и договорились, — обрадовался адвокат. — Значит, запомни, Феликс, никакой самодеятельности. Только с моего согласия.
— Куда уж как ясно.
Колчанов немного помолчал и, понизив голос, спросил:
— Ты не встречался с той девушкой?
— С какой?
— Которая тебе позвонила, потом Ханне.
— А! Понятия не имею, кто она такая. — Затем Штокфиш, чуть прищурившись, глянул на Феликса. — Ты в ту ночь у мастерской был не один?
— Один как перст, — произнес Феликс и поднял вверх указательный палец, но, поймав недоверчивый взгляд адвоката, добавил: — Может, журналистка с телевидения звонила?
— Станет тебе австрийская журналистка говорить со славянским акцентом! Но, по-моему, судя по произношению, она не русская. Словачка? Полька?
— Понятия не имею.
— Мы еще не раз встретимся, Феликс, так что не отчаивайся и настраивайся самое большее на два месяца тюрьмы. Ты уж прости меня, но оправдать тебя никак невозможно.
Ночные приключения могли закончиться для Феликса намного хуже, но ему удалось отделаться лишь легким испугом и месяцем тюремного заключения. Суд был быстрым и в общем-то не очень строгим. Конечно, в России Колчанов сто раз мог оказаться за решеткой. Но в стране, где решительно все продается и покупается за купюры с портретами отцов американской демократии, это можно было легко уладить. А здесь другие порядки. Уж на что жох этот самый Штокфиш — так и для него есть барьеры.
— Да черт с ним! — в сердцах выругался Феликс. — Тюрьма так тюрьма.
«Недаром же говорят: от тюрьмы да от сумы не зарекайся, — подумал он. — Но австрийские тюрьмы это не то что наши. Я тут месяц буду как в санатории: отдохну, наберусь сил, зубы вот подлечу, все тщательно обдумаю, взвешу и решу, как жить дальше. Правда, вот что плохо: дом-то я не достроил. А вдруг начнутся дожди, а я доски укрыл кое-как. Или булгаринские мужички позарятся…»
— А черт с ним! — вновь выругался Колчанов, когда под конвоем подходил к камере.
Открылась дверь, и глазам узника предстало довольно уютное небольшое помещение с кроватью, заправленной чистым бельем, удобным столом, умывальником, туалетом. Оно действительно напоминало номер в нашем доме отдыха, принадлежащем какой-нибудь богатой организации. Вот только из этого дома отдыха нельзя было уехать до окончания срока «путевки».
Едва дверь захлопнулась, как Феликс уселся на удобную, совсем не скрипучую кровать и довольно улыбнулся.
«Вот уж где не думал оказаться, — подумал он и взглянул на окошко с почти художественной тонкой решеткой, которое выходило во внутренний дворик тюрьмы. — Убегать отсюда нет смысла. Хотя можно… Но зачем? Месяц туда, месяц сюда, — продолжал размышлять Феликс. — Я и не по стольку времени терял даром. А здесь полежу, почитаю австрийскую прессу, посмотрю телевизор и выйду как ни в чем не бывало. И сразу же, как только окажусь на свободе, буду сваливать из этой долбаной Австрии. Уеду в Россию, займусь своим делом. В Вену — только за пособием по безработице. Надо достраивать дом и как-то думать о будущем. Что в своей жизни должен сделать настоящий мужчина?»
Колчанов усмехнулся, вспомнив расхожую фразу о том, что каждый человек в своей жизни должен посадить дерево, вырастить ребенка и построить дом. Правда, в армии ему пришлось услышать и продолжение — «убить врага».
«Вот с домом как раз таки проблем меньше всего, да и сад я посажу… А вот как быть с ребенком?»
И тут он вспомнил о Марине.
«Хорошая девушка: и шея у нее красивая, и губы… Но какая-то она странная. Вбила себе в голову какие-то глупости… Да ну ее. И вообще о женщинах в тюрьме лучше не вспоминать. Это как в армии, там как только начинаешь думать о бабах, так на тебя все шишки и валятся. Нет, нет, о бабах думать Боже сохрани! А о чем же тогда?»
Феликс не успел дать себе ответ на этот животрепещущий вопрос, потому что уснул. Он чувствовал, как его изрядно-таки уставшее тело отдыхает, набирается сил. Кровь пульсировала, сердце работало ровно, вот только в животе как-то странно и неприятно покалывало. Феликс повернулся на бок, лицом к стене, а затем прижал ладони к животу, пытаясь этим нехитрым движением утихомирить неведомо откуда взявшуюся непонятную боль.
— Чертовщина какая-то! — пробормотал он и сел на кровати, согнувшись пополам.
Боль немного отпустила.
«Что же это такое? — подумал Феликс. — Вроде ничего такого не ел. И по животу меня не били. Это же не наша тюрьма. Тогда что это? Справа, под самыми ребрами…»
Он вытянулся на кровати, расслабился, затем сильно прижал обе ладони к животу и резко поднял вверх. В животе неприятно кольнуло, словно бы в него вогнали длинную иголку, и Колчанов почувствовал, как от этого резкого приступа боли он весь покрылся неприятным холодным потом, а во рту сделалось сухо, словно он наглотался песка.
Но через четверть часа боль прошла, как будто ее и не бывало. Феликс спал крепким, но в то же время чутким сном. Он слышал шаги в коридоре, голоса, слышал даже, как чирикает птичка, севшая на карниз
