Иногда Феликс задавал соседу вопросы. Старик тут же останавливался, смолкал, внимательно глядел на своего собеседника, явно радуясь тому, что этому молодому сильному мужчине интересен его рассказ. И тут же пускался в подробности, нервно размахивая рукой.
— Да, да, действительно, я уже очень долго не был на свободе, и мое самое страстное желание, главная цель моей жизни — оказаться там, — говорил сосед.
На глазах Вильгельма Моргенштерна появились слезы. Они побежали по бледным морщинистым щекам, и, словно стесняясь, сосед отвернулся от Феликса и принялся глядеть в окно, за которым была желанная свобода.
«Но свободы тебе не видать, — подумал Колчанов, — ведь суд приговорил тебя к пожизненному заключению. Ты же военный преступник. Так что попадешь на волю в гробу или в урне для праха».
Да и сам Моргенштерн это прекрасно понимал. Уже несколько раз за эти долгие годы он пытался подговорить других заключенных на побег, но безуспешно. Тем не менее смириться со своей участью Вильгельм Моргенштерн не желал. Не таким человеком был этот высокий старик.
Соседи по палате, казалось, спали. Только изредка они просыпались, смотрели, как Моргенштерн маячит из угла в угол, и вновь засыпали. Появлялись врачи, назначали процедуры, осматривали больных и уходили, обменявшись парой-тройкой приветливых фраз. Такое поведение медиков удивляло Феликса. Он никогда не сидел в советских тюрьмах, но прекрасно знал, что там, в России, отношение к заключенным совсем другое. «А впрочем, — думал Колчанов, — тюрьма — она и в Африке тюрьма, то есть в Австрии. И в тюрьме человек хочет только одного: свободы».
Этих же взглядов придерживался и гауптштурмфюрер СС Вильгельм Моргенштерн.
— Вы, Феликс, наверное, слышали, что в сорок пятом году закончилась вторая мировая война, — начал он издалека.
— Да-да, конечно, герр Моргенштерн, я об этом знаю, — закивал Колчанов, а сам подумал: «За кого же он меня держит?»
— Вы об этом всего лишь знаете, может, читали в книгах, может быть, смотрели фильмы. А вот я был участником той войны. Я начал ее и закончил офицером СС. Пусть вас это не пугает.
— Нет, ну почему же… — дипломатично ответил Феликс.
— Да, я был гауптштурмфюрером и подчинялся непосредственно рейхсмаршалу Гиммлеру, министру внутренних дел.
«Ничего себе, — подумал Феликс Колчанов, — если этот старик не врет, не сочиняет, то он действительно при Гитлере был важной шишкой. Наверное, у него руки по локоть в крови!»
Но странное дело, почему-то после этих слов соседа Феликс не ужаснулся, не похолодел, а проникся к старику удивительным почтением, смешанным с легким презрением. Но что поделаешь, в тюрьме часто смещаются жизненные ориентиры.
— Вы меня осуждаете? — Моргенштерн остановился возле кровати своего молодого соседа и пристально взглянул ему в глаза.
— Да нет, что вы, герр Моргенштерн, нисколько не осуждаю, — у Колчанова язык не повернулся обидеть немощного старика, хотя бы в прошлом палача.
— Ну и правильно делаете. Да, я убивал, я вам уже об этом говорил, но убивал лишь тех, у кого в руках было оружие. Беззащитных и безоружных я никогда не расстреливал, как мои собратья по СС. И если вы думаете, что я презираю себя за то, что служил в СС, — ошибаетесь. Такова моя судьба, так было угодно Богу, если, конечно, он есть и знает о моих прегрешениях.
— А вы верите в Бога, герр Моргенштерн?
— Знаете, герр Колчанов, это долгий разговор. Я покривлю душой, если скажу «да» и если скажу «нет»…
Бывший эсэсовец замолчал, погрузившись в свои мысли. Затем уселся на кровать и, подавшись вперед, заговорил почти шепотом. Его тихий голос был на удивление уверенным, спокойным и даже не казался старческим.
Феликс закрыл глаза и вдруг увидел как живого молодого гауптштурмфюрера Моргенштерна: высокого статного офицера в ладно сидящем мундире со множеством железных крестов и прочих фашистских наград.
Старик, казалось, угадал его мысли.
— Когда мне было примерно столько, сколько вам, герр Колчанов, я был мужчиной что надо, — не без позерства заметил он. — От женщин не было отбою, но я на них мало обращал внимания. Дел хватало, и каких дел!
— И чем же вы все-таки занимались, герр
Моргенштерн?
— Обо всем не расскажешь. Но, если вам интересно, время у нас есть, и я расскажу кое-что.
— Пожалуйста, — согласился Феликс, спать ему все равно не хотелось.
— Так вот, я перевозил на территорию Германии ценности: золото, старинные картины, скульптуры. Все то, что не имеет цены. Вернее, цену-то оно имеет, но чем древнее такие вещи становятся, тем выше поднимаются в цене. Работы было невпроворот. Я перевозил ценности из Польши, из Италии, из России, из Франции. Несколько раз мне даже пришлось летать в Африку. Риск имелся, и немалый. Но мне удивительно везло. Все, кто служил вместе со мной, считали, что мне бабушка ворожит. Так это, кажется, говорится по- русски? Но бабушка тут была ни при чем, хотя везение тоже присутствовало. Просто я очень серьезно относился к каждому поручению. Я все тщательно обдумывал, взвешивал каждую мелочь. А затем, когда приступал к выполнению задания, то уже не останавливался ни перед чем, действовал быстро и решительно. И всегда у меня имелся запасной вариант. Я почти никогда не действовал наобум, хотя война вроде бы тому способствует. На войне бардака хватает. Это в мемуарах генералов все выглядит гладко. А вообще-то на войне очень многое, если не все, зависит от случая…
— Так как же вам удалось, герр Моргенштерн, выходить сухим из всех этих передряг?
— Я и сам не знаю. Наверное, Бог все-таки есть, и он мне до поры помогал.
— А почему до поры?
— Погодите, не торопите меня. Времени у нас достаточно. Я расскажу все по порядку, и вы сами решите, как себя вести: верить мне или нет.
Несколько ночей подряд старик Моргенштерн рассказывал Феликсу Колчанову историю своей жизни. Память у него была удивительная: он помнил названия городов и деревень, фамилии, имена, лица тех, с кем ему доводилось сталкиваться. Рассказ получался довольно красочным.
Феликсу даже иногда казалось, что Моргенштерн держит перед собой невидимую крупномасштабную карту, составленную старательным топографом. Когда бывший эсэсовец говорил — а он рассказывал, полуприкрыв свои не по-старчески яркие голубые глаза, — Феликсу казалось, что все это он тоже видел собственными глазами и даже чувствовал запахи.
— Знаете, герр Моргенштерн, вам бы книги писать, — заметил Колчанов.
— Я пробовал. Я написал книгу о своей жизни, но рукопись пропала. У меня ее украли прямо из камеры. Я пытался вернуть ее, но не удалось. Тюремное начальство сделало вид, что оно к этой пропаже не имеет никакого отношения.
— А кто украл? — осведомился Феликс, пристально взглянув на старика.
— Потом вы поймете. Но коротко это выглядит так: рукопись украли те или по заданию тех, кому очень интересна моя жизнь. Вернее, кому интересен из нее один-единственный эпизод.
— И что же это за эпизод, герр Моргенштерн?
— Вот это, собственно говоря, и есть та история, ради которой я затеял весь разговор с вами, герр Колчанов.
Феликс подобрался. Он уже несколько раз вставал с кровати и ходил по палате, прижав руки к животу из опасения, что швы разойдутся. Но операцию сделали отлично, и Феликс чувствовал себя тоже прекрасно. Врач сказал, что через два дня его переведут обратно в камеру.
И вот в последний день, вернее, в последнюю ночь Моргенштерн тронул Феликса за плечо:
— Послушайте, герр Колчанов, сейчас я вам расскажу самое главное, тот последний эпизод, из-за которого меня…
— Да, я слушаю, — протирая глаза, Феликс сел на кровати и выпил воды.
