из Вексы — на продажу, из Любогостиц — заложим для зимней продажи, из Николы-Перевоза — на матку заложим. Мысль его неутомимо работает.
Приехали в Стрельцы. Иван Федосеевич показывает нам детские ясли — двухэтажный дом с каменным нижним этажом и деревянным верхним.
Два с лишним года назад, весной, когда Иван Федосеевич еще жил в Стрельбах, я как-то ночевал у него и утром, выйдя на улицу, спросил, что это за кирпич и бревна лежат напротив его дома, рядом с двумя ветхими, пустыми домами. Иван Федосеевич объяснил мне тогда, что дома эти куплены колхозом на слом, что на месте одного из них он построит „комбинат для баб“ — не всё же хозяйственные постройки возводить, — и будут в том комбинате медпункт, родилка, ясли и детсад, для чего и привезены сюда кирпич и бревна.
Потом, в Последующие свои приезды, я видел, как дом этот строился; однажды, когда он уже почти был готов и оставалась только внутренняя отделка, Иван Федосеевич показывал мне его. Но с тех пор как председатель переехал в Любогостицы, в Стрельцах я почти не бывал и „бабьего комбината“ не видел.
И вот теперь мы подходим к нему. Нижний, каменный этаж сияет в лучах полуденного солнца побелкой стен, чистыми стеклами окон, окраской рам и дверей. При всей своей суровости, жесткости, при всем том, что он постоянно занят мыслями о хозяйстве, Иван Федосеевич как-то смягчается, теплеет, показывая нам ясли. В больших и светлых комнатах, где спят в кроватках дети, чистый воздух, порядок, тишина. Осматриваем кухню, столовую. В одной из комнат немолодая женщина гладит детские костюмчики и платьица. С особенной гордостью показывает нам Иван Федосеевич чистую уборную, объясняет ее устройство; поскольку нет канализации, это не просто было сделать. А второй этаж дома, где должны быть другие отделения „бабьего комбината“, пока что заперт, там еще идет внутренняя отделка. Спрашиваю, хватает ли в Стрельцах ребят для столь больших яслей, — деревня эта далеко отстоит от других сел колхоза, дороги плохие, и носить сюда детей оттуда едва ли будут. Иван Федосеевич отвечает, что ребят много: сейчас, мол, воспроизводство идет расширенное…
Не помню уж, в какой связи, он вдруг — высказывает интересную мысль о необходимости упразднить молочный пункт консервного завода. Пункт этот обслуживает лишь один этот колхоз, на земле которого и расположен, — принимает от колхоза и колхозников молоко. Там имеется заведующий, лаборант и три приемщика. Расходуются средства на аренду помещения, электроэнергию, уборку, транспорт. В зимние месяцы, когда молока мало, все это предприятие, в сущности, простаивает. Вот и считает Иван Федосеевич, что пункт надо ликвидировать, но зато прибавить колхозу десять процентов на сданное молоко, и колхоз станет доставлять его прямо на завод. Если учесть, сколько таких пунктов в стране, легко представить себе, какую выгоду принесло бы государству Предложение Ивана Федосеевича. У него, говорит он, люди гулять не будут; сдали молоко — пошли бы на другую работу. В этом, на мой взгляд, пример заинтересованного, творческого подхода к делам государства, желание удешевить продукты питания и высвободить людей для производительного труда. Иван Федосеевич говорит далее, что надо бы закрыть и мелкие государственные тёрочные и декстриновые заводики, у которых большой штат, у которых имеется все, что положено государственному предприятию пищевой промышленности, — от директора и бухгалтера до агронома. Надо бы передать это производство колхозам, где оно пойдет куда успешнее, где выпускаемая продукция будет освобождена от излишних накладных расходов, будет стоить дешевле. В этом предложении Ивана Федосеевича тот смысл, что и в первом, и исходит он из местного, чуть ли не столетнего, а то и больше, опыта. В старое время почти все здешние крестьяне занимались первичной переработкой сельскохозяйственных продуктов, особенно картофеля: это было обусловлено местной экономикой, особенностями и характером земледелия в крае с большой плотностью населения и недостаточным количеством земли. Но здесь есть И новое: колхозная форма хозяйственной деятельности, учитывая еще и сезонность сельскохозяйственного производства, лучше, нежели государственная, приспособлена для такого рода мелких промышленных предприятий.
Осматриваем поля кукурузы. Она мелкая, чахлая, низкорослая. Изредка встречаются растения получше, как говорится черные, то есть густой зеленой окраски. Но в большинстве своем кукуруза очень плоха, с желтоватыми кончиками листьев. Между тем и землю выбрали хорошую, и удобрений, как рассказывает Иван Федосеевич, ввалили много, и пропололи несколько раз. Однако не растет она. Почему? Никто не знает. Так же как никто не знает, почему отдельные экземпляры неплохи. Иван Федосеевич не столько горюет о пропавшей земле, трудах, удобрении и семенах, сколько по свойственной ему любознательности пытается понять: в чем же причина? Он говорит: „У нее рахит, как бывает у поросят“.
Впрочем, кукурузы колхоз посеял только двенадцать гектаров. Как я уже говорил, всюду стояла вода, и никто особенно не требовал выполнения плана по культурам. И вот Иван Федосеевич во множестве сеял так называемую мешанку: смесь овса с викой или горохом. Теперь скот у него будет в изобилии обеспечен силосом. Он вспоминает, улыбаясь, что за это его называют идеологом райгородской мешанки.
К слову сказать, мешанка эта отличная вещь, растет она здесь превосходно, на любых землях, не требует много удобрений, мешает, произрастать сорнякам — овес глушит их, — не требует ни прополки, ни других видов послепосевной обработки, дает обильную и богатую питательными веществами зеленую массу, убирается конными или тракторными косилками и обеспечивает колхозы силосом. Чем она плоха, эта испытанная, созданная народным опытом мешанка? Почему в столь неблагоприятную весну ее надо было повсеместно заменять неизвестной, не проверенной в здешних условиях, к тому же еще трудоемкой, требующей отличных земель и большого количества навоза кукурузой? И почему приверженность к испытанной мешанке считается чуть ли не признаком косности? Ведь правыми-то оказались не те, кто осуждал Ивана Федосеевича, а именно он. И каково теперь тем колхозам, у которых на полях не было столько воды, как у Ивана Федосеевича, — для того чтобы погибла кукуруза, ее все же было достаточно, — и которые, выполняя указания, почти отказались от мешанки, посеяли на больших площадях кукурузу. Чем они будут кормить зимой скот? Сколько молока потеряно на этом!
Тут лишь один вывод можно сделать. Надо дать председателю колхоза возможность маневрировать, и народ на этом всегда выиграет. Случилась такая, как нынче, холодная и поздняя весна, с изобилием воды, затопившей земли приозерных колхозов, оказалось возможным и выгодным сеять одну лишь мешанку, — что ж, ломая планы, надо было ее и сеять.
Поздно вечером мы покинули колхоз Ивана Федосеевича.
Часу в пятом пополудни мы поехали в лесное село Галкино.
Хорошо наезженный, извилистый проселок все время идет вверх и вверх, огибая холмы или же переваливая через них. Здесь проходит высокий, так называемый коренной, берег озера, который, далеко отстоя от теперешнего низкого и топкого его берега, опоясывает озеро как бы овалом, только неправильной формы. По временам за грядой холмов встречаются низины, но каждая последующая лежит все же выше предыдущей. Серебрятся овсы, колышется белесая, желтоватая рожь, начавшая поспевать, в сиреневых цветах стоит темная зелень картофеля, розовыми выглядят в лучах предвечернего солнца распаханные суглинки паров. Расположенные на склонах холмов и мягко сбегающие в овраги поля округлы, окаймлены кустарником, мелколесьем, которое постепенно переходит в темные и сумрачные хвойные леса и в нарядные, пронзенные солнцем, лиственные. Леса эти — с округлыми опушками — уступами лезут на холмы, открывая иной раз спрятавшееся среди них ржаное поле или скошенный, уставленный стогами луг. На иной полянке, тихой и солнечной, высятся поленницы недавно нарубленных дров. Пахнет грибом. Шумят по кремнистому дну бесчисленные ручейки; иные из них — истоки рек, берущих начало на здешнем водоразделе. Здесь сто пятьдесят метров над уровнем озера Каово. Здешних жителей, по отношению к живущим в котловине, можно назвать горцами. И живут они более скудно, я бы сказал, сурово, нежели жители котловины. Здесь то же соотношение, что всюду между жителями скудных гор и жителями благодатных долин. Земли тут бедные. Крестьяне издавна сеют рожь, овес, сажают картофель. Овощеводством, особенно разведением лука, горошка, огурцов, всегда дававшими и дающими деньги, здесь не занимались. На усадьбах — только картофель. Поэтому побочные доходы не с усадеб, а с продажи сена и дров. В старину, вероятно, процветало бортничество. И народ тут не столь промышленный, не столь искусный в земледелии, как в котловине. Я заметил, что жители приозерных сел о здешних отзываются с некоторым пренебрежением: мол, бедно живут, один картофель у них да рожь, а у нас и лук, и вишня, и огурцы, и горошек, и помидоры…
А всего отсюда до Райгорода километров двадцать. И все это убедительно показывает, сколь
