глаза и посмотрел на меня с иронией.
– Вы кого зарезали?
– Кто? Я?
– Вы?
– Я никого не резал.
– Никого? Так за что вас на Сахалин послали?
И Шапошников снова расхохотался своим странным смехом, от которого у непривычного человека мурашки по телу пробегают.
Преступление в Корсаковском округе
– Мы в тайгу иначе не ходим, как с ножом за голенищем! – говорили мне сами каторжные.
Вот вам то, что лучше всяких статистических цифр говорит об имущественной и личной безопасности на Сахалине.
Когда разгружаются пароходы, каторжных на борт ни за что не пускают.
– Все уволокут, что попадется!
У моей квартирной хозяйки поселенцы успели стащить в кухне со стола деньги, едва она отвернулась.
Несмотря на то, что у меня сидел в это время их начальник, смотритель поселений.
– Ваше высокоблагородие, простите их! – молила квартирная хозяйка, когда виновные нашлись. – Простите, а то они меня подожгут.
К ее просьбе присоединился и я.
– Да бросьте вы их! Ведь действительно сожгут дом, по миру пойдет баба.
Смотритель поселений долго настаивал на необходимости наказания.
– Невозможно! Под носом у меня смеют воровать. До чего ж это дойдет?
Но потом энергично плюнул и махнул рукой.
– А, ну их к дьяволу! Ведь действительно с голоду все!
Кражи, грабежи, воровство сильно развиты в округе.
Незадолго до моего приезда тут произошло четыре убийства.
Один поселенец, похороны которого я описывал, хороший, работящий, «смирный» парень, зарезал из ревности свою сожительницу и отравился сам.
Женщина свободного состояния отравила своего мужа, крестьянина из ссыльных, за то, что он не хотел ехать на материк, куда ехал ее «милый» из ссыльнопоселенцев.
Один поселенец зарезал сожительницу и надзирателя.[18]
Наконец, об этом упоминалось в разговоре с Резцовым, убит был зажиточный писарь из ссыльнокаторжных.
Сожительница, которая и «подвела» убийц, не сознается, но, когда я беседовал с ней один на один в карцере, где она содержится, она озлобленно ответила:
– А чего ж на них смотреть-то, на чертей? Не законный, чай! Поживет, кончит срок, да и поминай его как звали! Куда наша сестра под старость лет без гроша денется!..
И, помолчав, добавила:
– Не убивала я. А ежели б и убила, не каялась бы. Всякий о себе тоже должен подумать!
Вот вам сахалинские нравы.
Отъезд
Пароход готов к отплытию.
По Корсаковской пристани, заваленной мешками с мукой, движется печальная процессия.
На носилках, в самодельных неуклюжих креслах, несут тяжких хирургических больных, отправляемых для операции в Александровск.
Страдальческие лица… А впереди еще путешествие по бурному Татарскому проливу…
Тут же, на пристани, разыгрывается трагедия-комедия… трагикомедия…
Агафья Золотых уезжает с Сахалина на родину и прощается со своим сожителем, ссыльнопоселенцем из немцев.
Агафья Золотых – это ее бродяжеское, не настоящее имя – попала на Сахалин добровольно.
Ее друг сердца был сослан в каторгу за подделку монеты.
Чтобы последовать за ним на каторгу, она назвалась бродягой.
Ее судили как не помнящую родства, сослали на Сахалин, – здесь ее ждало новое горе.
Тот, ради кого она пошла на каторгу, умер.
Агафья Золотых открыла свое «родословие» и просила возвратить ее на родину.
А пока «ходили бумаги» – ведь есть-то что-нибудь надо!
Агафье пришлось сойтись с поселенцем, пойти в сожительницы.
Понемногу она привыкла к сожителю, полюбила его, как вдруг приходит решение возвратить Агафью Золотых на родину, в Россию.
– Прощай, Карлушка! – говорит, глотая слезы, Агафья. – Не поминай лихом. Добром, может, не за что!
– Прощайте, Агашка! – отвечает немец, молодой парень.
Катер отчаливает, через полчаса приходит обратно, и на пристань выходит… Агафья Золотых.
На пароходе появление Агафьи Золотых произвело целую сенсацию.
– Как, Агафья Золотых? Какая Агафья Золотых? Да ведь мы в прошлом году еще увезли Агафью Золотых? Отлично помним! Из-за нее даже переписка была. Как только пришли в Одессу, Агафья Золотых, не ожидая, пока за ней явится полиция, сбежала с парохода!
Оказывается, что Агафья Золотых, не желая уезжать от человека, которого она успела полюбить, «сменялась именами» – и под ее именем уехала и гуляет себе по Руси какая-то ссыльнокаторжная.[19]
Теперь Агафью Золотых решительно отказываются принять на пароход.
– Да ведь это настоящая Агафья Золотых! Ее все здесь знают! То была какая-то ошибка! – говорит тюремная администрация.
– А нам какое дело! Станем мы по два раза одну и ту же Агафью Золотых возить!
Агафью возвращают на берег.
– Ну, Карлушка, видно, судьба уж нам вместе жить, – говорит Агафья. – Идем домой!
– Зачем же я с вами пойду, Агашка? – рассудительно отвечает немец. – Я буду брать себе другую бабу, Агашка!
В ожидании отъезда сожительницы немец успел присмотреть себе другую, условился, договорился. Агафья качает головой.
– Был ты, Карлушка, подлец, – подлецом и остался. Тьфу!
– Агафья! Агафья! Куда ты? Стой! – кричит ей кто-то из «интеллигенции». – Садись в катер! Я попрошу капитана, может, и возьмет!
Агафья поворачивается на минутку.
– А идите вы все к черту, к дьяволу, к лешему! – со злобой, с остервенением говорит она и идет.
Куда?
– А черт ее знает, куда! – как говорят в таких случаях на Сахалине.
Еще раз – в третий раз уже жизнь разбита… Пора, однако, на пароход.
– Все готово! – говорит… персидский принц.
Настоящий принц, которому письма с родины адресуются не иначе, как «его светлости».
Он осужден вместе с братом за убийство третьего брата.
Отбыл каторгу и теперь что-то вроде надзирателя над ссыльными.
Он распоряжается на пристани, очень строг и говорит с каторжными тоном человека, который привык приказывать.
– Алексеев, подавай катер! Пожалуйте, барин! – помогает бывший принц сойти с пристани.
Последняя баржа, принимающая остатки груза, готова отойти от парохода.
– Так, не забижают, говорили, надзиратели-то? – кричит с борта один из наших арестантов – из тех, которых мы везем.
