Нежная Ирина Богушевская поет под фортепьяно.
Пламенная Инна Кабыш звонким голосом учительницы читает умные стихи о судьбах родины и «женской доле»…
Число в грубом сером свитере стоит в дверях, привалившись к косяку, типа «шел мимо, заглянул», не заходит в зал и не усаживается, стоит, скрестив руки, смотрит исподлобья и снисходительно усмехается, когда зал взрывается хохотом — ну да, конечно, он бы мог гораздо лучше песни петь и стихи сочинять, да не досуг как-то, поважней дела есть. К тому же то, что исполняется в открытую, то что «разрешено» — уже «компромиссно», а следовательно, по убеждению Числа, неинтересно.
Рядом со мной сидит девушка в павлово-посадском расписном платке на плечах. Напряженно вслушивается, не все понимает, но очень всему радуется. Голова огурцом, вытянутая кверху, нос бананчиком, восторг в близко посаженных глазах.
На моей мешковатой сумке красуется круглый пластмассовый значок с надписью «Перестройка — да!» Изделие первых «кооператоров».
— Где купила? — с сильным акцентом спрашивает соседка.
— На вернисаже в Измайлово.
Антракт. Подходит Число. Соседка просит показать по схеме метро, как добраться до вернисажа, где продают такие замечательные значки.
Число принимается объяснять.
Девушку зовут Зина, американка с русско-еврейскими корнями, приехала на стажировку в Институт русского языка имени Пушкина…
Когда Число привез Зину на дачу, Зоя Константиновна запекла антоновку из их сада, со старой черной яблони, пупырчатую, почти дикую антоновку, и долго и громко, словно с глухой, разговаривала с Зиной про внешнюю политику…
Знаменитая ВГИКовская революция восемьдесят седьмого года началась, когда комитет комсомола предложил провести аттестацию педагогов по общеобразовательным дисциплинам.
Результаты шокирующие — из всего преподавательского состава едва набралось человек пять или семь, с которыми студентам интересно. Это Владимир Яковлевич Бахмутский и Ольга Игоревна Ильинская по зарубежной литературе, Ливия Александровна Звонникова по отечественной литературе, Паола Дмитриевна Волкова по истории изо и несколько других.
Собрали общеинститутское собрание в актовом.
Объявлена травля педагогов. Да что же это такое, в самом деле? Это же начало китайской культурной революции, вот это что! Зачинщиков травли — к ответу! Вон из этих стен, взрастивших не одно поколение классиков отечественного кинематографа!
В таком настрое выступила педагог одной из актерских мастерских.
— Высказывайтесь, товарищи, — предложил ведущий.
На трибуну вышел Миша Алдашин, ныне известный седовласый мультипликатор, а тогда — черноглазый красавец-брюнет с язвительной улыбкой на румяных устах.
— Если ребенок, едва появившись на свет, станет дышать отравленным воздухом, он погибнет, — образно начал он. — Здесь, во ВГИКе, мы рождаемся как художники, и от того, в каком воздухе мы здесь растем, зависит наше будущее моральное здоровье, состояние духа тех людей, которые в скором времени смогут влиять на состояние духа общества…
Может быть, правда, это был не Миша Алдашин, а Настя Ниточкина с киноведческого факультета, ходившая тогда в его невестах.
Больше двадцати лет прошло…
И началось.
В институте процветает осведомительство, принимают заведомых бездарей и бездельников известных фамилий, которым все спускается, их перетаскивают с курса на курс.
Мастера режиссерского факультета, настоящие классики, месяцами, а то и годами не появляются в институте, занятые съемками своих фильмов. Не обучение, а профанация.
Техническое оснащение института и учебной киностудии находится ниже мыслимого уровня, вообще недостойно обсуждения.
Неугодным, не пользующимся доверием деканатов и парткома, отказывают в финансировании съемок курсовых работ, что, впрочем, уже никого не пугает — студенты и так давно снимают учебные работы за свои деньги.
Требования: обновите преподавательский состав, уберите осведомителей и филеров, минимизируйте власть и давление парткома, пригласите преподавать тех, кто делает погоду в кинематографе, в культуре, кто интересен молодежи.
Слово берет Наташа Звяга из Перми, студентка киноведческого факультета:
— Я учусь на втором курсе, когда я поступила, увидела себя в списках, я от счастья расплакалась, не поверила, такой институт… А теперь могу честно сказать, что за два года я отупела. Мы хотим учиться, но нас не хотят учить, или некому. И похоже, что руководство института абсолютно устраивает это положение, им безразличен уровень преподавания. Посмотрите, в зале сидит ректор! Он спит…
Спал ли Виталий Николаевич Ждан или просто сомкнул веки от ужаса — неизвестно. Но он сидел с закрытыми глазами — это факт.
Ропот, волнение в зале, все глядят на ректора.
Звяга под бурю аплодисментов спускается в зал.
К трибуне пробирается Татьяна Старчак, проректор по зарубежным связям. Когда мы со студентом режиссерской мастерской документального кино снимали короткометражку про Музей игрушки в Загорске, она все требовала, чтобы в фильме была отражена тема «Два мира, два детства».
Старчак крадется к трибуне, но студент-киновед Слава Шмыров (теперь главный редактор журнала «Кинопроцесс» и директор фестиваля «Московская премьера») бросается наперерез:
— Я вас не пущу! После выступления Звяги я должен сказать, что как ее старший товарищ беру на себя ответственность за ее дальнейшую судьбу в институте. Ее здесь сломают.
Голоса из зала:
— Дайте слово проректору!
— Немедленно пустите к микрофону!
Татьяна Старчак начинает мирно и шутливо:
— Я тоже второкурсница, потому что всего второй год работаю в институте на должности проректора по зарубежным связям. И я хочу сказать…
— Если вы второкурсница, то получайте тогда стипендию, а не зарплату проректора, — заметил кто-то с места.
Аплодисменты, крики, восторг.
К микрофону выходит сутулый прихрамывающий человек:
— Александр Сокуров, выпускник.
Сокуров высказывается в том смысле, что институт, призванный раскрыть способности человека, на деле занимается удушением талантов. Рассказывает, как написал сценарий о Блоке, показал педагогу, и ему было сказано:
— Вы что, с ума сошли? Это же о судьбе художника… Немедленно спрячьте подальше…
— Но мы учили и учим вас выживать! — говорит кто-то из педагогов в ответ на это. — Виноват не институт, а та порочная, насквозь прогнившая система, цепь, в которую институт включен…
Это говорит кто-то из очень правильных педагогов, которого ну никак нельзя было заподозрить в признании порочности системы.
Тут выясняется, что никто уже не хочет выживать, приспосабливаться и таиться, что в этом-то все и дело, веют свежие ветры, и их нельзя игнорировать.
— Это все какая-то нечаевщина! — выкрикивает секретарь парткома, незадавшейся судьбы актер, сильно пьющий.
