психушники, что уводят вас во времена Рима или Древнего Египта, — просто фигня! Мы ведь миллиарды лет были зверями, еще до того, как стать людьми. Кажись, это называется видовой памятью?
Брюер не потрудился объяснять ей, что ни волки, ни летучие мыши не числятся в отдаленных предках человеческой расы. Он согласился с ее мнением о психиатрах, практикующих возвращение к прошлым жизням, но не сказал, что ее теорию считает столь же бессмысленной. Ему было не до того — он обдумывал сновидения. Они были самым удивительным в этом деле и, пожалуй, наиболее многозначительными. Он вспомнил загнанный взгляд голубых глаз Дженни. Отчасти она пригласила его к себе, чтобы показать, как хорошо устроилась без него, но была еще одна причина. То, что с ней произошло, внушало ей тревогу и — немного — чувство одиночества.
«Не вампирские ли сны тому причиной?» — задумался он.
Брюер пока не ощущал никакого зуда, но он никуда не спешил и не собирался выходить на солнце, пока не разгадает загадку — хотя бы в той мере, в какой это возможно для его лаборатории. И спать он не собирался, тем более видеть сны. Что ни говори, он химик: у него есть средства обойтись без сна по крайней мере пару суток.
Он понимал, что не может вернуться к Энтони Марклоу, пока не будет готов заключить договор, а пока он даже не представлял, о каком договоре может зайти речь. Обещанием молчать не удовлетворится ни он, ни Марклоу. Марклоу не боялся, что он обратится к властям. И не только потому, что понимал: при этом Брюер будет вынужден признать собственные незаконные операции. Марклоу не боялся! Брюера его бесстрашие восхищало и тревожило одновременно. Сам он был умелым химиком, но искусство бесстрашия ему не давалось.
Как выяснилось, не нужно быть гением, чтобы выявить чужака в пробах крови. «Парень» оказался не вирусом, а чем-то покрупнее. Будь у него клеточная оболочка, его бы причислили к обыкновеннейшим бактериям, но оболочки не было. Для этого существа Брюер знал только одно название — риккетсия.
Единственная известная ему, хотя бы по книгам, риккетсия вызывала пятнистую лихорадку Скалистых гор, но, обратившись к онлайн-энциклопедии, он выяснил, что их зарегистрировано несколько сотен. И ни одна не обладала сходством с той, что теперь обитала где-то в оболочке его мозга и, надо полагать, размножалась как бешеная, одновременно перестраивая эндокринный оркестр.
Как отметил Брюер, риккетсии обладали двумя существенными свойствами. Не имея клеточной оболочки, они были иммунны к антибиотикам. Но по той же причине они с трудом передавались от носителя к носителю. Вот почему пятнистая лихорадка, будучи неизлечимой, никогда не разрасталась до эпидемии. Люди, подхватившие ее, носили ее до конца жизни — не слишком долгой в те времена, когда врачи еще не изобрели паллиативных средств от самых неприятных симптомов, — но, как правило, не передавали другим. Даже супруги не подвергались особой опасности: она не передавалась половым путем. Теоретически ее можно было подхватить только через открытую рану или посредством шприца — обычного или хитрого.
Брюер несколько минут колебался, прежде чем передать полученную информацию Джоанне и Лерою, но решил, что время держать все при себе миновало. Пока он сам не заразился, спешить было некуда. Теперь же, когда он уверился, что получил то самое, что шлюхи и, надо полагать, Дженни, приходилось спешить — не то чтобы слишком, но время поджимало. Ему требовалась вся доступная помощь.
— Если вам нужен ДНК-профиль такой большой штуковины, — напомнила Джоанна, — это потребует нескольких недель, если не месяцев. Даже если это вариант одного из изученных видов, начинать придется сначала. Никто никогда не программировал риккетсий — во всяком случае, не публиковал результатов. Вы думаете, те протеины из капсул — продукт генов риккетсии?
— Нет, — сказал Брюер, — я подозреваю, что эти протеины должны смягчать некоторые симптомы инфекции. — Если он не ошибался, новость была не из лучших. Значит, ему самому потребуются таблетки, чтобы пользоваться благотворным воздействием на организм этих крошечных пассажиров, не ощущая разрушительного эффекта.
— Инфекции? — с беспокойством повторила Джоанна. Это слово всегда звучало тревожным набатом в подобных лабораториях, даже если в работе находился обычный коммерческий продукт, присланный на рутинную проверку.
— Все в порядке, — успокоил он. — Передается только через открытые раны, и то с трудом. К тому же предполагается, что действие ее благотворно, хотя наверняка есть и осложнения.
— Осложнения будут, как не быть, — согласилась Джоанна, но она имела в виду только протокол 98- го года, регулирующий изготовление агентов, передающихся человеку. Никто не надеялся, что он будет соблюдаться — хотя бы в разумных пределах. Каждый, кто занимался такими вещами, знал кого-то где-то, кто продолжал работу, уверенный, что новое тысячелетие, новые законы и правила достаточно растяжимы, чтобы разрешать все, лишь бы не было шума. Энтони Марклоу если и опередил свое время, то ненамного.
«Разве что, — подумалось Брюеру, — вломиться в чужую лабораторию и впрыснуть инфекцию в чужую сонную артерию едва ли попадает под определение „без шума“».
— Мне не нужна генная карта, — сказал он Джоанне. — Сделайте все, что можно успеть до вечера.
— А что вечером? — спросила она.
— Я должен повидать одного человека насчет этой болезни, — ответил он, и тут телефон, стоявший у него под рукой, зазвонил.
Он схватил трубку, но услышал только голосовое сообщение, уведомлявшее, где он может получить ответ из Таллина.
На звонок Брюера, явившегося к дому Марклоу, ответила Дженни, и она же открыла дверь квартиры, кода он пробился сквозь многослойную охранную систему. Первое, что она ему сказала:
— Ты — вор.
— А ты — шлюха, — ответил он, — но нас обоих провели. Твой дружок заранее знал, что я стану его искать. Он не ради приработка вмешался в мою торговлю: он хотел привлечь мое внимание.
— Не льсти себе, Брю, — начала она, но он и не льстил себе, а знал, что был уже намечен к вербовке, а Дженни в своем желании показать ему нос и дать понять, чего он лишился, просто запустила машину немного раньше времени — рано или поздно его пригласили бы сюда и сделали предложение, от которого невозможно отказаться.
Человек, назвавший себя Энтони Марклоу, стоял у окна, выходившего на реку. Он не протянул руки и не предложил Брюеру выпить. И Дженни тоже — она просто прошла через комнату и уселась на диван в преувеличенно беззаботной позе, подхваченной, скорее всего, в американской мыльной опере. Брюер остался стоять, чтобы встретиться с графом Дракулой лицом к лицу.
Он был уверен, что Марклоу и
— Вы не поверили Дженни, когда она рассказывала, как серьезно я отношусь к генетической революции, — начал Брюер, отвечая на неотступный взгляд его темных пронзительных глаз, — но вы хотели бы верить, да?
— Я заинтересовался, — признал Марклоу. — Настало время поднять мой личный проект на новую ступень, и мне бы совсем не помешала помощь специалиста.
— Вы сильно рисковали, — заметил Брюер. — Что, если бы я взялся за поиски лекарства? Знаете, со временем я мог бы его найти. То, что риккетсия иммунна к обычным антибиотикам, еще не значит, что против нее нет средства. На больших жуков найдутся маленькие жучки, которые их едят…
— А на маленьких — еще меньшие, ad infinitum[17], — закончил за него Марклоу. — Это действительно проблема. Вы просто мелкий жулик с манией величия, но существует достаточно исследователей и лабораторий, способных вывести действующий на нее вирус. Я долго мог не опасаться противостояния, но скоро гонка начнется заново.
