Антология «Дракула»

— Заново? — повторил Брюер. Он, кажется, понимал, о чем говорит Марклоу, но хотел знать наверняка.

Вампир имел в виду, что были времена, когда вампиры не сознавали причины своего состояния и не могли его контролировать. В то время они были весьма уязвимы, хотя легионы потенциальных Ван Хелсингов, готовых протыкать их колами, обезглавливать или сжигать, понимали еще меньше. Но Брюер хотел услышать подтверждение и понять, о каких масштабах времени идет речь. Он хотел знать, давно ли граф Дракула, он же Энтони Марклоу, существовал как не мертвый, чтобы понять, на какой срок могут рассчитывать он и Дженни — теперь или позже, когда прототип будет очищен и усовершенствован.

Впрочем, пока Марклоу не выказывал намерения раскрываться. Сперва он хотел услышать, что скажет Брюер, и если выражение его глаз о чем-то говорило, тому стоило очень тщательно подбирать слова. Может, эпоха первобытных торговцев крэком и ушла в прошлое, но на свете еще достаточно личностей, готовых убить без малейших угрызений совести.

— Я немного вздремнул перед выходом, — заговорил Брюер, надеясь, что его голос звучит достаточно спокойно и уверенно. — Хотел посмотреть, что это за сны. Мне не верилось, что такое возможно — прокручивать в голове сны, как магнитофонную запись. Только ведь это не сны животных, верно? У животных область сновидений строго функциональна: отработка инстинктивного поведения и соответствующего нейрохимического подкрепления. Сны связывают их жизненные потребности с удовольствием. На несколько минут я даже задумался: может быть, это действительно какая-то наследственная память, случайно вызванная секрецией агента… Но это бессмысленно. Волки и летучие мыши не в родстве между собой.

Марклоу кивнул, но в его мрачных глазах не было одобрения.

— Потом, — сказал Брюер, — я обдумал гипотезу внеземного происхождения — инопланетная ДНК, занесенная метеоритом или разбившейся летающей тарелкой, но это я просто насмотрелся телевизора. Ответ намного проще. Всего-то и нужно было, что вспомнить другую болезнь, действующую аналогичным способом, — и он работает, хотя ее вызывает всего-навсего вирус, которому до хромосомы не хватает пятидесяти генов.

Он выдержал эффектную паузу. Дженни невольно подыграла ему, спросив:

— Какую болезнь?

— Бешенство, — ответил ей Брюер. — Видишь ли, вирус бешенства не особенно заразен. Он не всегда выживает, даже если внесен в открытую рану при поддержке слюны, чтобы добиться этого, ему приходится довольно сильно изменять поведение жертвы. Водобоязнь, безудержная агрессия… Абсолютно новый набор метаинстинктов — такова цена выживания. Это чертовски неудобный способ передачи. Кто бы мог подумать, что эволюция могла дважды повторить этот механизм? Может быть, она и не повторяла. Возможно, этот вирус — просто обрывок той риккетсии. Вероятно, наш с тобой вирус — прадедушка бешенства, а вирус бешеной собаки — всего лишь блудный сын.

— Я не страдаю никакой формой бешенства, — ледяным тоном отозвалась Дженни. Она разозлилась гораздо меньше, чем рассчитывал Брюер.

— Нет, — согласился он, не страдаешь, — пока принимаешь паллиативы. Но притом… Это тщательно изготовленный штамм, отобранный по принципу сохранения благоприятных эффектов и стирания нежелательных. А вот мистер Марклоу страдает своего рода бешенством. Не так ли, мистер Марклоу? У вас оригинал — та форма бешенства, что наши предки назвали вампиризмом.

— У меня было бешенство, которое ваши предки назвали вампиризмом, — отчеканил Марклоу. — Теперь у меня модифицированная форма, более сходная с тем штаммом, которым инфицированы мои подопытные. Можно сказать, я излечился, если не слишком строго подходить к значению этого слова. Я променял неудобную, но ценную инфекцию на ее благовоспитанного родича, столь же ценного, но гораздо менее неудобного.

— Насколько «менее неудобного»! — осведомился Брюер.

— Что дали результаты ваших анализов? — вопросом на вопрос ответил экс-вампир.

Брюер вытащил из внутреннего кармана куртки листы бумаги. Всего дюжина листов формата А4, но на них уместилось множество данных и краткое заключение.

Пока Марклоу просматривал данные, Брюер изучал Дженни, отыскивая легчайшие проявления любых побочных эффектов. Отметина на шее подсказала ему, что ей до сих пор требуются инъекции: даже при введении прямо в сонную артерию, риккетсия с трудом приживается в мозгу и соседствующих с ним органах. Но это было совсем не плохо. Если он возьмется содействовать великому замыслу Марклоу по перестройке человеческой природы, то легко выведет поддерживающие ее препараты — были бы под рукой образцы культуры.

— Хорошая работа, — сказал Марклоу, просмотрев знакомые сведения и прочитав его заключительные выводы. — Ваши сотрудники, очевидно, профессиональная команда, и вы им доверяете. Много ли им известно?

— Они знают, что существует совершенно новый подход к омоложению и продлению жизни, и получили достаточную основу, на которой могли бы продолжать исследования в данном направлении: порознь или совместно. Они не знают, что этот новый подход на самом деле очень стар. Им известно, что я получил информацию от кого-то еще, но полагают, что это очередное задание. Но они не догадываются, что это подарок графа Дракулы. Не знают, что один из образцов крови взят у меня и что я — носитель. Так насколько менее неудобного?

Марклоу улыбнулся. Улыбка была не слишком хищной.

— Я больше не испытываю непреодолимого желания прокусить или вскрыть горло ближнего моего и припасть к ране жадными губами, — сказал он. — Сны все еще немного пугают меня — не думаю, что когда-нибудь научусь извлекать из них невинное удовольствие, как новое поколение обращенных, но они перестали быть проклятием, с которым приходилось бороться, напрягая все силы.

Он немного помолчал. Выражение его глаз оставалось неразгаданным, но в голосе звучало мягкое сожаление.

— Мне, знаете ли, приходилось бороться. — Он говорил так, словно действительно хотел, чтобы ему поверили. — Такова была цена выживания в современном мире. Мне приходилось существовать в тайне, в безвестности… Пришлось стать персонажем легенды, обычным суеверием. Я видел, что сталось с моими сородичами, не сумевшими совладать с голодом. Знаете ли, есть тысяча видов смерти, даже для… подобных мне. Мы, как могли, распространяли слухи, отрицающие это, но наши слухи всегда конкурировали с их. Недоразумения отчасти играли нам на руку, но не всегда…

Я давно один, но я знал, что наука меня спасет. Я знал, что рано или поздно свершится революция, которая позволит мне отринуть черты чудовища и стать подлинно бессмертным. Я знал, что, когда это случится, я смогу объединиться с человеческой расой и стать ее благодетелем, превратив зло в добро. Я знал, что настанет время, когда я смогу обрести дружбу — искреннюю дружбу.

Брюер не был уверен, относится это прилагательное к Дженни, к нему или к ним обоим, но не устоял перед искушением изобразить непонимание.

— Думаю, дружба шлюх для вас достаточно искренняя, — сказал он, — если вы склонны к такого рода обществу.

Он бросил обдуманно-небрежный взгляд на Дженни и понял, что задел ее, но Марклоу остался невозмутим. Если экс-вампир так стар, как предполагал Брюер, его, вероятно, ничем не проймешь. Он, возможно, очень давно стал неумершим, и все же до сих пор не избавился от кошмаров. Его кощунственное существование изначально отмечено адом, и эта метка, вероятно, не стерлась и сейчас, когда мир вот-вот одержит победу над всеми адами прошлого: болезнями, смертью, болью и нищетой.

— Где мне было искать добровольцев, — серьезно спросил Марклоу, — В тюрьмах? В «картонном городе»[18]?

— В домах престарелых? — с явной иронией предложил Брюер. — Слишком явно, надо полагать. А вы, очевидно, не намерены заявлять о себе, даже начав широкий маркетинг. Богатые, конечно, охотно будут соблюдать тайну. Они предпочитают конфиденциальность. Вампиры, все они видят в человеческих существах домашний скот. Вот почему вы вышли на меня, когда задумали расширить сферу деятельности. Вы и меня считаете своего рода вампиром, раз я продаю запретные таблетки счастья сутенерам и шлюхам, подросткам и хакерам.