улыбок.
Особенно твоей.
Через час мы ушли. В такси я старался как можно дальше отодвинуться от тебя, боясь, что ты почувствуешь запах Ванессы. Но мы держались за руки, и ты выглядела вполне счастливой. Дома я принял душ, пока ты заваривала чай. А потом мы легли спать. Ты сразу крепко уснула, а я еще около часа смотрел в потолок, борясь с отвращением к самому себе. Но вскоре тоже уснул.
Через несколько дней я успокоился: сделал ошибку по пьянке, с кем не бывает! Я решил не рассказывать тебе об этом, отчасти из трусости, но больше потому, что произошедшее так мало для меня значило, но как больно будет тебе, если тебе вдруг станет известно об этом. Наши отношения — вот что действительно важно. Через две недели от всего этого остались лишь смутные воспоминания. Мне казалось, что это даже увеличило мою любовь к тебе. Это был единственный случай за все время, пока мы были вместе. Больше ни разу. Я клянусь тебе!
Я думал, что все в порядке до тех пор, пока не почувствовал ужасающий голод. И тогда понял — все изменилось. Таков урок. Но я счастлив, что десять лет смог скрывать это от тебя.
Долго.
У меня появилась привычка в одиночку прогуливаться по вечерам. Я стал вести здоровый образ жизни, ходить в спортзал. Может быть, это и помогло мне так долго скрывать происходящее. Первое время ты ничего не замечала, а втайне наверняка даже гордилась, что муж в такой хорошей форме.
Но через несколько лет гордость сменилась любопытством. Дети стали как-то странно смотреть на меня, а ты, хоть и не очень часто, может, даже неосознанно, стала делать замечания, как твое тело со временем изменилось по сравнению с моим. Думаю, дети тоже это заметили.
Мэдди всегда была папиной дочкой. Ты сама так говорила. Но я не думаю, что и ее все во мне устраивало. Да и вы с Ричардом стали как-то особенно вежливы со мной в последнее время. Так, словно я сделал что-то такое, о чем все уже успели забыть. Но это что-то отгородило меня от вас. Вы словно почувствовали что-то, чего не понимаете и не можете объяснить.
Ты бы постаралась найти компромисс. Но это не привело бы ни к чему хорошему. Я знаю, что вы меня любите, что и вам, и мне будет нелегко. Но так должно быть. Я не скажу, куда иду. Это точно не будет одним из тех мест, где мы проводили отпуск: слишком много воспоминаний, а они мешают.
Через какое-то время появлюсь новый я, а затем начнется новая жизнь. Оно того стоит: новые места, новые вещи, новые люди. Они не будут такими, как вы.
С той ночи я больше никогда не видел Ванессу. Если ты спросишь, что я чувствую, вспоминая о ней, я отвечу коротко: ненависть. И даже не за то, что она сделала со мной. Нет. Один маленький укус, замаскированный под страсть, не повод для ненависти. Той ночью я совершил маленькую глупую ошибку, которая бы испортила наши отношения, узнай ты о ней. Но это была человеческая ошибка, ее мог совершить каждый.
Я сожалею лишь о том, что в ту ночь, когда совершил свою последнюю человеческую ошибку, я еще был твоим мужем. Я жалею о том, что изменил женщине, которую действительно любил, с той, которая не имела для меня никакого значения и которая сделала это лишь потому, что она была…
Я же знал, что у нее наверняка кто-то есть, но не предполагал, кем он окажется.
Могу ли я отправить это письмо? Сейчас или позже? Вряд ли. Наверное, это лишь эгоистичная попытка усыпить совесть, заставить чувствовать себя спокойнее и лучше. Но я все время думаю о тебе. Я писал письмо, думая о тебе, а это значит, что все-таки писал его для тебя. Может, когда-нибудь я найду способ незаметно наблюдать за вашей жизнью и отправлю его, когда увижу, что твоей жизни приходит конец. Если, конечно, это еще будет важно для тебя и если ты все-таки захочешь узнать, что произошло.
А может, и тогда, когда ты не захочешь узнать обо всем.
Может быть, если бы я все рассказал раньше, когда между нами все было хорошо, мы смогли бы разобраться и найти какой-то выход. А сейчас слишком поздно.
Пора идти.
Однажды я вернусь. Со временем все, кто меня знал, уйдут. И тогда возвращение станет безопасным. Этот день уже запланирован. Его еще долго ждать, но я приду.
И начну подниматься вверх по Оксфорд-стрит, наблюдая, что осталось и что изменилось. Расстояние, по крайней мере, измениться не должно. Вероятно, я даже буду думать о том, что ты идешь рядом со мной и мы возвращаемся домой. Я легко замечу, что изменилось за это время. Ведь мы помним, как все было. И может быть, если я представлю все достаточно ярко, мне покажется, будто я никуда и не уходил. Но в конце концов я дойду до Фолкленд-роуд и окажусь перед нашими окнами. Я буду долго стоять, глядя на них, не зная, кто теперь там живет. И понимать одно: это не мы. Наверное, я даже закрою глаза и попытаюсь услышать твой голос, представить, что ты дома. И в моем воображении наша жизнь сложится совсем по- другому. Я надеюсь на это.
И я буду любить тебя всегда.
КОНРАД УИЛЬЯМС
Кровные линии
Конрад Уильямс — лауреат премии «Littlewood Arc» (1993) и обладатель награды, вручаемой лучшим начинающим писателям-фантастам Британии. Был он и финалистом премии лондонских писателей.
Его рассказы опубликованы во многих малотиражных изданиях и отраслевых журналах и сборниках, в числе которых «The Year's Best Horror Stories XXII», «Dark Terrors 2», «Darklands 2», «А Book of Two Halves», «Sugar Sleep», «The Science of Sadness», «Northern Stories 4», «Blue Motel: Narrow Houses Volume Three», «Cold Cuts II», «Last Rites & Resurrections», «The Third Alternative».
«Сюжет рассказа „Кровные линии“ пришел мне в голову однажды, когда моя подруга Кери была у дантиста, — объясняет автор. — Тогда я узнал, что в детстве ее верхние клыки были настолько длинными, что торчали наружу даже тогда, когда рот был закрыт. Эта история для нее. Кроме того, я хотел бы поблагодарить Кима Ньюмена за то, что он взял на себя труд снабдить меня информацией касательно различных псевдонимов графа».
Наим только-только припарковала свою малолитражку, когда над ней уже нависла тень вооруженного охранника. Она приехала за двадцать минут до назначенного времени, а могла бы и еще раньше, если бы по дороге не сделала остановку в парке, чтобы успокоиться. Это было первое интервью, на которое согласился Салавария за все время своего заключения. Начальство впервые одобрило ее заявку, и она была так занята подготовкой вопросов, утихомириванием редактора и сведением воедино разрозненных обрывков сообщений в прессе, что даже не успела в полной мере оценить значительность этой встречи.
День был душным. Наим потирала руки, пересекая посыпанную гравием площадку на пути к воротам. У ворот стояли еще два охранника, каждый со штурмовой винтовкой на плече; один из них поглаживал ствол, глядя, как Наим приближается. Автомобиль, который следовал за ней по всему Бедфорширу, начиная с того момента, когда у Аспли-Гуиз она съехала с автострады М1, припарковался неподалеку от ее машины; бесцветные лица пялились на нее с передних сидений. Тут и мышь не проскочит!
Наим попыталась переключиться: необходимо было сохранять спокойствие настолько, насколько это было возможно, если она хочет получить интервью с хорошим материалом. Мыслями она вернулась в прошлое, в события тех пяти кровавых лет, во время которых Салавария держал в ужасе всех и вся, прежде чем был пойман на заброшенной железнодорожной станции в Северном Йоркшире прошлой зимой.
Она думала о Салавария. О фотографиях судмедэкспертизы. О том, как полицейские с собаками шли
