за ним по следу в глубоком снегу до разрушенного перрона, где нашли его пытающимся проглотить сердце десятилетней Мелани Картледж, тело которой лежало тут же в снегу, в омерзительной луже крови и экскрементов. Он пытался поджечь труп, но одежда слишком отсырела. От опаленных волос в небо поднималась тоненькая струйка дыма.
О том, как он умолял застрелить его.
И о том, что один констебль йоркширской полиции был на полгода отстранен от службы за попытку размозжить голову задержанного.
— Доброе утро, госпожа Фоксли.
Голос неестественно хрипловатый кольнул ее из-за стальных дверей. Окон здесь не было.
— Доброе! — отозвалась она. — Я пришла на встречу с…
— Гиорси Салавария. Да-да, нам это известно. Позвольте указать вам на пункт генетического контроля.
Она приложила тыльную сторону ладони к матовой пластине на двери. Пластина тихо загудела, когда сканер считал ее ДНК. Еще не умолк зуммер, а спрей-автомат, очистив линзы, уже скрылся в нише и дверь начала открываться, превратившись в спуск в подвальный этаж.
Три вооруженных охранника выросли перед ней из мрака и жестом приказали забраться на мотоцикл. Миновав в режиме «пуск — остановка» несколько внутренних пропускных пунктов, они заскользили в полной тишине вдоль невыразительных черных стен, которые, казалось, и вверху и внизу уходили в бесконечность. Огромные красные цифры на стенах мелькали с завидной периодичностью, между ними подсветка — облако тусклого света в столь же тусклом отблеске металла. Там, внутри, было холодно. Наим показалось, что кто- то стонет.
— Это камеры? — спросила она.
Один из охранников взглянул на нее сквозь черное пластмассовое забрало шлема, в отблеске которого она разглядела свое собственное отражение, уменьшенное и деформированное, Он кивнул и посмотрел вперед. Она последовала его примеру, и взгляд ее упал на шофера, который, купаясь в зеленых лучах подсветки приборов, слился с кабиной так, будто был ее частью. Когда они наконец прибыли на место, она думала о насекомых.
Наим ступила на площадку, покрытую решеткой из оргстекла. Площадка была подсвечена белым. Как только ее глаза привыкли к ослепляющему свету, Наим разглядела под решеткой провал в сотни футов глубиной. Там, внизу, было множество коридоров, по которым бродили охранники, — отсюда, сверху, казалось, что это муравьи снуют по внутренним ходам муравейника.
— Сюда! — указал охранник.
Ее завели в какой-то проход в темноте, откуда начиналась крытая галерея с заполненными водой бассейнами и растениями в горшках. Человек в красном одеянии помахал ей с другого конца. Стекла его очков посверкивали, как будто он пытался послать ей тайное сообщение.
— Мисс Фоксли! — воскликнул он. — Концы не близкие, не так ли? Полагаю, мы должны быть открыты для публики.
— Профессор Нейман? — Она протянула руку.
— Боюсь, что так! — улыбнулся он и взял ее под руку. — Сюда.
В его кабинет можно было добраться исключительно на лифте. Профессор уселся за массивный письменный стол, на котором были лишь обгрызенный карандаш, кружка с надписью «У меня ПМС» и декоративная грифельная доска с гравировкой «Профессор К. Нейман».
— Позвольте предложить вам что-нибудь? Кофе, чай… Есть у меня и легенький экстези…
Он потеребил завитушки бакенбардов.
— Нет, спасибо.
Было ли это предвкушением предстоящей встречи с Салавария, или же спартанский характер кабинета так повлиял на нее, но она не могла унять дрожь.
— Камера шесть! — воскликнул Нейман, поглаживая свои стянутые в хвостик волосы. Экран, занимающий всю дальнюю стену, вдруг ожил. — Я буду смотреть интервью, разумеется, — сказал профессор. — Вы будете в полной безопасности. Если Гиорси попытается встать со стула, он автоматически получит инъекцию фентанила.
Она едва слышала его. Ее глаза замерли на Салавария. Он уже не был тем жирным напыщенным монстром, который пялился со всех первых полос в утро своего ареста; это был жалкий кусок плоти, одежда висела на нем, подобно гигантским складкам болтающейся кожи. Волосы то ли выпали, то ли были очень коротко острижены: каждый бугорок на голове был открыт взору — удручающее зрелище.
— Что с ним случилось? — спросила Наим, приближаясь к экрану.
— Осознание вины, полагаю. Хотя, возможно, ваши, равно как и все иные, предположения смогут найти подтверждение через час или около того. Никому из нас не удалось вытянуть из него ни слова.
— Что? Ни единого слова?
Нейман покачал головой:
— Хотя он разговаривает во сне. Мы установили микрофон в его камере. Если хотите, можете послушать записи.
— Не сейчас. Мне не хотелось бы стеснять себя какой-либо информацией, которая может повлиять на ход беседы.
Она подумала о судебных фотографиях Лизы Четгл, первой жертвы, чьи останки свисали с веток дерева, подобно лоскутам ткани.
— Ну, хотя бы попытаться не стеснять.
Нейман подошел к ней, стоящей перед экраном. От него пахло сладким дорогим одеколоном, который, видимо, вызвал красноватое раздражение на коже. Профессор снова заговорил, заговорщицким шепотом, как будто его кабинет — это «окно в мир Салавария» — прослушивался. Вероятно, так оно и было.
— Прежде чем вы уйдете, позвольте показать вам мои апартаменты. Это занятно.
Наим взглянула на его пунцовое лицо и почувствовала, как тошнота подходит к горлу. Она догадывалась, что это будет не просто занятно.
Он слегка оживился при ее появлении, но не более того.
— Гиорси? Здравствуйте. Меня зовут Наим Фоксли. Ух, можно называть вас Гиорси? Вы ведь согласились поговорить со мной?
— Не надо разговаривать со мной как с идиотом. Я знаю, кто вы. С головой у меня все в порядке. Садитесь.
— Спасибо. Я… Видите ли, я не умею притворяться. Я немного взволнована. Я очень взволнована. Мне еще никогда не приходилось…
— Не приходилось что? Коротать время с серийным убийцей? Вы это собирались сказать? Или что- нибудь еще более экспрессивное? С извращенцем? Или еще лучше: с психом. С чокнутым гребаным психом.
— Заключенный два — четыреста тридцать три — двести сорок девять! Это нарушение! Еще одна такая выходка, Салли, и ты у меня будешь сидеть на хлебе и воде целую неделю.
Он взглянул вверх, затем закрыл глаза и улыбнулся:
— Прошу прощения, профессор. Вырвалось.
Их глаза снова встретились. Она с некоторой неловкостью отметила, что ей отнюдь не было это неприятно.
— И прошу прощения у вас, госпожа Фоксли… Хлеб с водой, однако, ради вашего блага. Тюремный произвол никуда не делся, знаете ли. День еще не кончится, а на мне будет рубцов — не сосчитать. Дубинка все так же популярна, даже на исходе столетия. Можно было бы ожидать, что они изобретут что-нибудь более современное. Поближе к «Звездным войнам». — Он указал рукой на стул напротив. — Я мог бы угостить вас чаем, но мне нельзя приближаться к чайнику, — сказал он.
Некая властность, которой ей не хватало в его облике, слышалась в его голосе.
— Я не хочу пить, — произнесла она пересохшими губами.
Они посидели в тишине, его глаза были печальны, без тени насмешки над ее неуклюжей возней с заготовками для интервью.
