Сол с другой. Она не вынесет этого.
Она опустилась на пол, обняла его колени и провела ладонями по бедрам.
— Доктор сказал, что это вполне безопасно, если не слишком увлекаться.
Ксавьер чмокнул ее в нос.
— Всему свое время, — таинственно сказал он.
— Дорогой, — пробормотала Тэра, положив голову ему на колени. — Пожалуйста…
Тишину, прерывавшуюся лишь их дыханием, разорвал звонок телефона. Сол не шелохнулся.
Потрясенные родители услышали голос Алессандры, записывавшийся на ленту автоответчика:
— Мама, папа, это я. Я хочу приехать домой.
ГЛАВА 22
Рафаэль расхаживал взад и вперед по студии матери. День за окном походил на страстное, с полуопущенными веками, лицо танцовщицы фламенко. Начали собираться облака, сбиваясь в стадо под напором настойчивого юго-западного ветра, пришедшего с далекой Атлантики. Бледный оливково-зеленый свет лежал на виноградниках и придавал крыше винодельни оттенок тусклого золота.
В этой атмосфере приближения грозы Рафаэль ожидал прибытия членов семьи на объявленный им сбор. Ожидал мать, сестру и племянника, которые были в заговоре против его жены с намерением превратить ее жизнь в ад. А он — единственный, кто мог обуздать их, — все это время упрямо отказывался видеть глубину этого ада и едва не опоздал. Никогда в жизни он не испытывал такого стыда и чувства вины.
Он остановился перед одной из последних картин матери. Работа была почти закончена. Много лет Рафаэль пытался заставить себя честно взглянуть на ее картины, смело посмотреть в лицо их дикому своенравию, хаосу и ярости. Но раньше Савентосу это не удавалось, а в последние месяцы он вообще избегал смотреть на них.
Теперь он с содроганием разглядывал хлесткие мазки черного, красного и зеленого, редкие кроваво- красные кляксы, перекошенные лиловые овалы, походившие на улыбку дьявола. Бешенство. Неудовлетворенность. Неистовая битва, которая никогда не кончается.
Некоторые психиатры сочли бы это работой умалишенного, человека с расстроенной психикой. Но нет. Его мать пугающе здорова и прекрасно сознает, что делает, — старается свести с ума других. Тех, кто смеет посягать на ее территорию. Территорию пчелиной матки.
Рафаэль размышлял над этим несколько дней. С того самого вечера, когда мать зашла слишком далеко.
Когда Алессандра съежилась, он пришел в ужас от ощущения, что может потерять ее.
При одном воспоминании об этом сердце дало сбой. Жизнь без Алессандры — это не жизнь. Но когда волна страха улеглась, Рафаэль осознал, что их возрастающая любовь одержит верх над всем злом, горечью и бедами.
По-видимому, во всем виновато вино, с иронической улыбкой подумал он. Вино развязало матери язык. Он вышел из-под ее контроля и высунулся, как змеиное жало, упругое и беспощадное.
Весь тот день Алессандра находилась на грани нервного срыва. Утром, обнаружив ее в ванной с какими-то пробирками для химического эксперимента, Рафаэль вдруг вышел из себя и накричал на жену, не желая участвовать в очередном бесконечном разговоре о детях.
На этот раз они действительно поссорились. Кончилось тем, что она шарахнулась от него, как оскорбленная породистая лошадь, и убежала. Через какое-то время Рафаэль стал искать ее, чтобы извиниться, и нашел сильно взволнованной. Она теребила косу и даже тянула ее в рот, как делает ребенок с одеялом, под которым ищет защиты.
В тот роковой вечер Изабелла и Катриона спустились к обеду, едва сдерживая обиду и недовольство. У каждой имелась на то своя причина. Рафаэль сначала не заметил признаков приближавшейся бури. Все его мысли были заняты Алессандрой. Он, конечно, увидел, что Катриона с энтузиазмом принялась за херес, в большом разнообразии представленный на серебряном подносе, но не знал, что сестра уже успела хлебнуть водки.
Изабелла же, напротив, вначале была очень трезвой. До того как уйти переодеваться к обеду, она целый час билась с Эмилио и все еще приходила в себя, потрясенная тем, что внук позволил себе злобно накричать на нее. До сих пор этого не случалось.
Облаченная в ярко-зеленое шелковое платье, с бриллиантами и изумрудами на шее и в ушах, мать семейства появилась в гостиной с видом суровой неприступности.
Алессандра, расстроенная недавней ссорой с Рафаэлем, нашла убежище у рояля. Когда вошла Изабелла, она все еще играла.
Рафаэль заметил, что в последние месяцы жена львиную долю времени проводит за инструментом. Рафаэля радовало, что она вернулась к музыке. И одновременно тревожило.
Изабеллу же это отнюдь не радовало. Вообще-то мать обычно не раздражало, что к ее инструменту прикасаются чужие руки. Втайне она все больше признавала за Алессандрой талант пианистки. Когда в доме случались гости, она даже просила ее сыграть, хвастаясь Алессандрой как своим трофеем. Но в тот вечер ее ярость вызывало уже одно то, что, несмотря на все усилия выжить самозванку, та продолжала находиться в ее доме. Ее, Изабеллы Карлотты Луизы Савентос, бывшей королевой этих владений четверть века и не собиравшейся превращаться во вдовствующую королеву-мать.
Изабелла все еще цеплялась за надежду изгнать юную узурпаторшу и вернуть себе всю полноту власти. То, что Рафаэль женился на этой девице, не являлось непреодолимым препятствием. Они поженились тайно; была только гражданская церемония, на которой не присутствовало ни одного родственника ни со стороны жениха, ни со стороны невесты. За несколько месяцев Изабелла сумела убедить себя, что они вовсе не женаты.
Алессандра закончила играть. Взглянув на Изабеллу и заметив опасный блеск ее глаз, она медленно закрыла ноты и встала из-за рояля.
— У меня есть запись этой сонаты, — важно сказала Изабелла. — В исполнении Альфреда Брендела, которым я восхищаюсь.
— Я тоже, — согласилась Алессандра и разгладила свое простое темно-синее платье без рукавов, проведя ладонями по стройным бокам.
Изабелла проследила за движением ее рук, отметив совершенную округлость грудей невестки и завидно упругий плоский живот. При виде обручального кольца с огромным фамильным рубином Савентосов внутри нее вспыхнуло пламя.
— Альфред Брендел великолепен тем, что с великим тщанием относится к оригиналу, — заявила она с уверенностью признанного музыкального критика, не упомянув, что позаимствовала эту фразу из радиопередачи, услышанной пару дней назад.
— Отец в молодости записал несколько сонат Бетховена, — сказала Алессандра. — У нас сохранились эти виниловые диски.
— Неужели? — фыркнула Изабелла.
— Он с не меньшим тщанием относится к оригиналу, — заметила Алессандра. Подойдя к подносу с хересом и наполнив бокал, она, не притронувшись к вину, поставила его на каминную полку.
Катриона, сидевшая на диване и листавшая журналы, издала легкий зевок. Она ненавидела, когда мать начинала говорить об искусстве, будь то музыка, живопись или литература. Изабелла просто пускала пыль в глаза; на самом деле эти материи ее ничуть не интересовали. Мать принадлежала к людям, которые тратят состояние на поездки в Париж, чтобы увидеть какой-нибудь ужасный современный оперный спектакль, терпят три часа душераздирающего атонального скрипа и делают вид, что получили высочайшее наслаждение.
Катриона была совершенно уверена, что мать просто любит показываться в самых модных местах. Она хорошо это понимала, потому что сама была такой же, но предпочитала рок-концерты для избранных,
