компанию. А может, его не будет дома, но, вернувшись, он увидит переданное сообщение на листочке — ни имени, ничего, всего одно слово. Да.
К слову, о найробийской охоте. Если бы в субботу третьего мая 1962 года рано утром вы очутились у главного входа «Карен-клуба», то на газоне перед ним увидели бы собрание из семнадцати лошадей с наездниками в красных куртках, белых бриджах, черных шапочках и прочем положенном снаряжении. Услышали бы какофонию собачьего лая и поняли, что из псарни, расположенной чуть дальше по шоссе за теннисными кортами, доставлена полная свора лисьих гончих. Едва первые лучики солнца робко выглянули из-за горы Нгомбо, кавалькада последней найробийской охоты тронулась в путь. Еще до полудня охотники выследят и убьют двух лис — на две больше обычного, — и охота запомнится всем как очень успешная. Достойный финал традиции, просуществовавшей в стране более пятидесяти лет.
Должен пояснить, что лисы в действительности были не лисами, а шакалами, — лис в этой части земного шара, увы, не водится, — но охотники всегда настаивали именно на этом названии. Однако лисьи гончие были настоящие — потомки привезенных лордом Деламером в Африку в благословенной памяти 1912 году. Конечно, те гончие давно охотятся на великих небесных просторах, а смутные воспоминания о галопе по росистой саванне навстречу восходящему солнцу и о поисках нор муравьедов с одновременным прихлебыванием виски из фляги стремительно затягиваются паутиной в памяти последних представителей Старой гвардии, но охота как таковая не исчезла совсем. От нее осталось привидение в виде Охотничьего комитета «Карен-клуба», единственной обязанностью которого является организация ежегодного Охотничьего бала. Идемте, я вас туда проведу.
Мы — в гранд-зале отеля «Саффолк». Сверкают канделябры, горят свечи. Гирлянды бугенвиллеи обвивают колонны, ветви гибискуса украшают окна и двери. В дальнем конце зала настраивает инструменты оркестр. Нынче вечером, как и всегда последние двадцать девять лет, нам предстоит наслаждаться музыкой Милтона Каприади и его «Сафари свингерс». Вдоль стены стоит длинный стол; накрахмаленной белой скатерти почти не видно под тарелками и блюдами, полными всяческой снеди.
Тут разнообразные канапе (тарталетки, я вижу, опять очень большие), салаты, мясные закуски, жареная курица, жареные креветки, бесчисленные карри и бириани, фрукты — и такие пирожные, от которых непременно разрыдалась бы моя бабушка, питавшая страсть к розовой глазури и взбитым сливкам. На отдельном столе, под присмотром шеф-повара в белой униформе и высоком колпаке, вооруженного сверкающими ножами, возлежит зажаренный целиком барашек. Еще два готовы и ждут в кухне, когда их вынесут, — в «Саффолке» это всегда зрелищно. Команды официантов в белых саронгах, бордовых куртках и белых перчатках стоят у двери, держа на весу серебряные подносы. На каждом — по два бокала пива, джина с тоником, виски и бренди с содовой и просто содовая: «большая пятерка» напитков Восточной Африки. Итак, бал начинается.
Кто здесь будет? Да в общем-то, все. Сотни две пар, а то и больше, — сливки кенийского общества. Старая гвардия, разумеется, в полном составе, и многие из Новой, да плюс порядочное число их нагловатого потомства — большинство давно променяло Африку на Кенсингтон и Белгравию (а теперь еще и Айлингтон), но обязательно возвращается раз в году, спасаясь от английской зимы. Бал, по традиции, обязан посещать британский посол, что он всегда и делает (если не считать трехлетнего перерыва, когда в Соединенном Королевстве правил Гарольд Макмиллиан и ветры перемен, подувшие в Африке, подморозили колониальные фривольности). Появится также горстка (впрочем, немаленькая) высоких дипломатических лиц и представители многочисленных неправительственных организаций, обосновавшихся за последнее время в Найроби.
Гремит оркестр. Британский посол с супругой выходят на первый вальс (обязательно вальс, посол непременно мужчина и женат). Поехали! Танцы, беседы, еда, напитки, флирт, но самое главное — присутствие. Я там был, и мне действительно было весело. Мистер Малик, чья жена скептически относилась ко всем колониальным штучкам и прочей чепухе, не был и не знал, весело ли будет, но только туда хотел пригласить Роз Мбиква. Билеты могли прислать уже со следующей почтой.
После этого его приглашение сразу должно было опуститься в почтовый ящик на углу Садовой аллеи и Парклендз-драйв.
9
Зеленоголовая нектарница
Роз Мбиква стояла в спальне своего дома на Серенгети-Гарденз в Хэттон-Райз, перед пустым чемоданом на кровати. Во время птичьей экскурсии она сказала, что в следующий раз ее не будет. Только не объяснила почему.
Я как-то упомянул, что Роз ездит на «Пежо 504», знавшем лучшие дни. Хотя последний из этих автомобилей сошел с конвейера в Сошейме в 1989 году, машинка эта тем не менее крепкая, и тысячи 504-х все еще бегают по дорогам от Кейптауна до Каира. Двигатель 1600сс — по сути, тот же, что у «Пежо 404», потомка старой «пинафарины», — кажется, способен пропыхтеть вечность. Ручная четырехскоростная коробка передач не дает заоблачно высокой скорости, но хорошо известна своей надежностью. Первой сдает дифференциальная передача, но ухудшения обычно крайне постепенны; изношенная червячная передача может подвывать годами, прежде чем механизм окончательно испустит дух.
Так же происходит с человеческим организмом. Подводит, как правило, не все сразу, а что-то одно. У Роз, помимо небольшой боли в бедре после особо долгих прогулок, это оказался не двигатель и не трансмиссия, а глаза.
Вначале она не обращала внимания на легкую дымку, заволакивавшую предметы на ярком свету. Пустяки, пройдет. Не прошло. Тогда это, как ни прискорбно, старость, — наверное, помогут очки, простые, из обычной оптики. Очки не помогли. Зрение ухудшалось, и теперь уже нарушилось восприятие цвета. (Перепутать зеленоголовую нектарницу с синеголовой! Смех, да и только.) Роз пошла к своему врачу. Тот внимательно осмотрел оба глаза с помощью древнего офтальмоскопа.
— Мне очень жаль, миссис Мбиква, но у вас развивается катаракта. Особенно на хрусталике левого глаза. Он желтеет, и, вероятно, поэтому вам трудно различать некоторые цвета.
Врач объяснил, что подобное явление особенно характерно для его белых пациентов.
— Понимаете, очень яркий свет, инфракрасное излучение. Разрушает протеины. Боюсь, дальше будет только хуже.
Он рекомендовал подумать о замене хрусталика.
— Для начала только в левом глазу. Операция довольно простая, но в Кении, к сожалению, ее пока делают не слишком хорошо.
Он посоветовал ехать в Европу или США.
Новость, пусть не слишком неожиданная, была очень огорчительна. Из всех возможных потерь потеря зрения наиболее нестерпима. А как же обучающая программа? Экскурсии? Можно ли жить, не видя красоты птиц? Но здесь ничего нельзя сделать, а тратить на себя такие колоссальные деньги, даже если бы и удалось их найти, Роз не собиралась. Раз выхода нет, надо смириться. Она поблагодарила доктора и ушла домой. Зрение продолжало ухудшаться. Но через несколько месяцев ее сын Ангус, взрослый, окончивший колледж и работающий в ООН, приехал навестить ее из Женевы. Его внимательный взгляд скоро разоблачил стоическое притворство Роз. Он позвонил куда-то по телефону.
— Я записал тебя в клинику доктора Штрауса в Бонштеттене. На среду, десятое число. И заказал билеты. Не спорь, дорогая мамочка, все уже оплачено.
Так что сегодня во второй половине дня Роз рейсом швейцарских авиалиний улетает в Цюрих. Не будет ее девять дней. И пока она вертит головой, решая, что брать, а что нет, давайте прогуляемся по дому.
Хэттон-Райз построили в двадцатых годах — удобный пригород для белых поселенцев среднего класса.
