трубке. Но он первым успел схватить её. Поднёс к уху. Но в тот же миг почему-то передумал.
— Возьми, ты первый!..
— Говори, говори, — подсказываю ему. Но он настоял на своём:
— Ты должен!..
Я приложил трубку к уху. А в ней очень громко, так, что, наверное, и Лёнчикиной маме слышно было:
— Алло! Алло!
Вы, конечно, можете сказать: ну что там особенного? Будто не слышим мы это «Алло!» очень часто? Нашёл чего волноваться!
Если кто из вас так думает, тот наверняка никогда ничего не делал своими руками. Потому что, когда ты смастерил сам, когда ты его выстрадал, вымечтал, тогда вот это «Алло!» звучит как наипрекраснейшая музыка.
— Слушаю! — закричал я, потому что тихо не мог; столько в моих лёгких воздуха собралось и его надо было выдохнуть.
— Докладывает майор Корниенко! Кто у телефона? — услышал я по-военному чёткий голос.
— Это я, папа! Я!
Трубка какое-то мгновение помолчала, и снова прозвучал чёткий папин голос:
— Кто — я?
— Да я же говорю — Жужу. Неужели не узнал?
— Не по форме отвечаете, товарищ!
Папа разговаривал так строго, что я даже растерялся.
— А как же надо? — спрашиваю уже тише.
— Ну, хотя бы так: у телефона командос Корниенко-младший!
Я засмеялся.
— Извините, товарищ майор…
— Извиняться нечего. Отвечайте на мой вопрос!
Я прокашлялся, расправил плечи и громко отрапортовал:
— Вас слушает, товарищ майор, пионер Жужу!
— Ну это уже более или менее… Как меня слышите?
— Чудесно, — говорю я.
— Я вас тоже прекрасно. Поэтому разрешите доложить, что прямая «трансконтинентальная» линия Жужу — Лёнчик готова к эксплуатации. Если у товарища командоса нет больше никаких замечаний, позвольте Корниенко-старшему быть свободным.
— Ой нет, папа! — закричал я. — Подожди немного, давай ещё поговорим. Я хочу тебе рассказать, что мы сегодня получили письмо из Дрездена и Вилли Кюнте раскрыл нам одну военную тайну.
— Военную? — удивился папа. — Но вы должны знать, товарищ командос, что о военных делах, а тем более тайны, говорить по телефону не рекомендуется… Об этом при личной встрече. Так что, с вашего разрешения, товарищ командос, я кладу трубку… Успешной эксплуатации линии…
И трубка замолчала.
БЕСПОКОЙСТВО
Я заметил, что в последнее время дедушка чересчур внимательно по вечерам прислушивается к передачам по радио. Совсем недавно ещё ложился спать сразу же после ужина. А сейчас ежедневно ловит московские известия, но и, кроме того, ещё после них остаётся у радиоприёмника. И особенно внимателен, когда в полночь бьют куранты на Красной площади.
Я ложился раньше. Иногда и хотел бы задержаться, да мама подгоняла: «Жужу, пора спать…»
Но несколько дней подряд я почему-то просыпался как раз в полночь, когда куранты заполняли нашу квартиру малиновым звоном: бом… бом… бом… И всякий раз видел, что дедушка сидит у радиоприёмника, вслушивается в гулкое пение металла. Потом звучал гимн, и наконец часы умолкали, а дедушка ещё долго сидел задумчивый.
Как-то я не утерпел, подошёл к нему:
— Дедушка, почему вы не спите?
Он захлопал ресницами, повёл бровями:
— А ты почему?
— Я случайно проснулся… А вы и вчера, и позавчера…
— Я ко сну равнодушен… А тебе надо спать, если хочешь скорее вырасти… Беги…
Я ушёл, так и не узнав, почему дедушка задумчивый и почему по вечерам допоздна засиживается у радиоприёмника.
Несколько дней подряд к нему приходили дядька Прокоп и дядька Роман. Они втроём закрывались в другой комнате и долго о чём-то спорили. Мне хотелось, конечно, всунуть нос в их дела, но дедушка не разрешал, повторяя обычное: «Беги, Жужу, гуляй…»
Когда двери наконец открывались, из комнаты валил папиросный дым, а на столе в пепельнице лежала целая гора окурков.
О чём они могли спорить? Благо, что чертежи колесиков сделаны, и теперь только изготовляй их. А они вновь сидят над ватманом.
Пользуясь перерывом, я вскочил в комнату и старался заглянуть в чертежи, но дедушка быстро сворачивал их, приговаривая каждый раз: «Не твоё, Жужу, мелется, не подставляй ковшик…»
Дядька Прокоп тоже чаще всего отделывался шутками. Только дядька Роман, к которому я всё больше и больше питал симпатию, как-то сказал:
— Да пожалейте парня… Вы же видите, как ему интересно…
— Всему своё время, — махнул дедушка рукою и спрятал чертежи высоко на шкаф. — Ну что он поймёт?..
— Да разве он маленький? — продолжал защищать меня дядька Роман. — Иди сюда, видно, с ними каши не сваришь. Бери стул и садись.
Я подставил к столу табурет.
— Так вот, — взял он карандаш и подвинул к себе клочок бумаги, — хотя твой дедушка по головке за это наверняка не погладит, но я открою тебе секрет: мы решили переделать старые куранты. Ты знаешь, что такое куранты?
Я, кажется, и слышал это слово, но сейчас не мог припомнить, что оно означает.
— Куранты, — объяснил дядька Роман, — это часы, которые умеют отбивать в колокола время или исполнять мелодию.
— А-а… — обрадовался я, — так вот почему дедушка по вечерам засиживается у радиоприёмника: он прислушивается к курантам на Красной площади…
Дядька Прокоп захохотал на всю комнату. Дядька Роман только скупо улыбнулся, а дедушка погрозил нам пальцем и покачал головою:
— Ах, уж эти сорванцы…
— Так вот, Жужу, — продолжал дядька Роман. — Как говорится, легче было бы новую хату поставить, чем старую перестраивать… А мы хотим к старым часам приладить новое приспособление, чтоб оно…
— Может, ты у Жужу попросишь помощи? — перебил его дедушка.
— Видишь, — отложил дядька Роман карандаш, — сердится твой дед. Злится, потому что, сколько мы ни бьёмся, ничего из нашей затеи не получается, никак не можем концы с концами свести…
…Мы с Лёнчиком уже заканчивали наше колесико. Однажды пришли к дедушке в его «кабинет», а в цехе как раз перерыв.
В комнатке, кроме дядьки Романа и дядьки Прокопа, был директор завода. Увидел нас, улыбнулся:
