осторожно поднял первую вырезку – волоска под ней не оказалось. Он поднял медленно вторую – волосок лежал сбоку, отброшенный с того места, где Рап его аккуратно положил.
– Пе-пе-пе, – пропел он.
Дальше можно было не смотреть. Шмонов он не боялся: у него все было чисто. Бороться с этим явлением тоже никогда не входило в его намерения. Просто и. о. редактора отдела комвос хотел держать руку на пульсе редакционной жизни. Шмон давал ему сведений больше, чем тем, кто его проводил. В дверь постучали.
– Разрешите?
– Валяйте.
Он хотел отчитать посетителей за стук, но заленился.
В комнату вошли двое круглолицых молодых людей – один в черном костюме, другой в сером. Лица их показались Раппопорту знакомыми. Он не любил такие лица и поэтому сразу не вспомнил их.
– Мы из ЦК комсомола, товарищ Тавров, – напомнил гость в сером костюме с прожилочкой. – Помните, по поводу восхождения…
– Как же! – оживился Раппопорт. – Вы собирались нести бюст Ленина… э-э-э… на Эльбрус?
– На пик Коммунизма. Так вот…
– Донесли? По-моему, вас было трое?
– Видите ли, Степанов, который нес бюст, поскользнулся.
– Уронил бюст?
– И сам разбился. Ну, мы, конечно, добились, чтобы ему посмертно присвоили мастера спорта…
– Жалко бюст, – сказал Яков Маркович, пытливо вглядываясь в молодое поколение.
– Степанова тоже жаль. Но вот этот… Он решил повторить восхождение.
– Как фамилия? – спросил Раппопорт.
– Родюкин.
– Понесете бюст?
– Само собой!
– Но ведь мы с вами договорились, молодые люди: как только установите бюст, сообщим. А заранее – теперь вы сами понимаете…
– Видите ли, товарищ Тавров, секретарь ЦК комсомола Тяжельников звонил Ягубову, мы от него. Ягубов сказал: «Главное – привлечь внимание общественности, поскольку бюст за облаками все равно никто не увидит».
– Так что ж вы крутите, молодые люди? – взорвался Яков Маркович. – Так бы сразу и пропели, что с начальством согласовано. Значит, так… Просто сообщить? Мелко! Тут не разгуляешься… А что, если вы, Родюкин, выступите у нас основоположником нового почина? Скажем, такого: «Каждой горе – бюст Ильича!» Ну, над названием подумаем… Ведь столетие приближается, а сколько у нас еще есть объектов природы, не охваченных пропагандой? Заходите после праздников – займемся.
Зазвонил телефон. Яков Маркович крепко пожал гостям руки и выпроводил за дверь.
– Здорово, сиделец! – в трубке загрохотал голос Сагайдака.
– Какие новости, Сизиф?
– Я сделал, что ты просил, Яша, – скромно сказал Сизиф Антонович. – Щенок уже прошел психиатрическую экспертизу в институте Сербского. Установлено, что он здоров, но в тот момент имел временную потерю сознания на почве нервного переутомления. Суда не будет, родители могут его забрать.
– Молодец, Сизиф! Я не сомневался, что ты могучий кобель.
Спасти макарцевского щенка оказалось легко. Такие правила игры, скажет Макарцев. Правила изменятся – будем играть по-другому.
67. ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО СЫНА
К двенадцати тридцати Зинаида Андреевна вызвала машину домой. Двоенинов выехал из гаража, как всегда, пораньше, сказав диспетчеру, что направляется в редакцию. Но из автомата позвонил Анне Семеновне: он занят женой Макарцева, сами понимаете, какой день! Теперь до двенадцати тридцати Леша был свободен, но халтурить и не думал. Он быстро вырулил на Волоколамское шоссе и, нарушая правила, по осевой линии, минуя ряды грузовиков, помчался в свое Аносино.
Там в минувшее воскресенье схоронили бабку Агафью. Алексей с Любой тоже были, конечно, на похоронах, приехали с пятницы, после того как Клавдия обнаружила бабку замершей в согнутом положении, лбом об пол перед иконой. Умерла Агафья ни от чего, просто от своих восьмидесяти двух. До последнего дня она работала в огороде и курей держала семнадцать штук, если считать с петухом.
Сперва думали везти Агафью отпевать в Звенигород, но Леша сгонял на мотоцикле соседа в церковь и сговорился со священником провести мероприятие на месте за тридцать целковых. Узнав, что Агафья была в Аносинском монастыре старшей нищенкой, священник пять рублей скинул.
Кладбище в Аносине лежит на горе, со всех сторон видное, хотя и в деревьях. Могилу бабушке вырыли на краю кладбища, между двух железных частоколов (каждый русский человек могилу своих родных старается повыше огородить, чтобы не затоптали и не загадили, да еще колючки воткнуть, чтобы не лазили). Вырыли яму неглубоко – земля еще не оттаяла и Агафью принимать не хотела. Поминки были тяжелые, шумные, одних бутылок из-под водки надо теперь снести в магазин девятнадцать штук, а еще семь четвертинок и от портвейна две набитых кошелки. Всю посуду нa поминках опростали до дна, чтобы спокойно лежалось бабушке Агафье и земля на ней была легче пуха.
