– Вот я и хочу оставить после себя идеального человека, без завихрений.
– Значит, ты считаешь, что клинопись – завихрение.
– В известной степени…
– Ну, знаешь! – Полушеф забегал по комнате еще быстрее. – Это твое последнее слово?
– Да.
– Завтра я отдаю приказ о закрытии вашей темы. Если ты не выйдешь на работу, то будешь автоматически уволен.
– Ну что ж…
– А на что жить будешь?
– Это моя забота.
Федор Иванович подошел к двери и взялся за ручку. Старики отскочили от замочной скважины.
– Ну хорошо, – сказал Полушеф с угрозой. – Я все равно своего добьюсь. Терять мне нечего – скоро на пенсию, поэтому заранее предупреждаю, Красин, что я не остановлюсь ни перед чем, чтобы заполучить материал.
– Что вы имеете в виду под словом «материал»?
– Твоего сына.
– Ах, вот что… Значит, будете красть?
– Последний раз спрашиваю. Идешь на клинопись?
– Нет!
Полушеф так быстро вышел из спальни, что Варвара Игнатьевна едва успела убежать на кухню. Федор Иванович надел свое пальтишко, уронил с вешалки картуз с полуоторванным козырьком и с ненавистью подфутболил его правой ногой. Картуз полетел и сам собой наделся задом наперед на голову не успевшего скрыться Онуфрия Степановича. Онуфрий Степанович стал похож на блатного из фильмов тридцатых годов.
Федор Иванович саркастически фыркнул и исчез в дверях.
Едва захлопнулась дверь за Курдюковым, как из дверей спальни пошатывающейся походкой вышел Олег Борисович. Лицо его было осунувшимся, белым, под глазами образовались синие мешки.
– Спать, – прохрипел он. – Постелите где-нибудь. И кусок мяса. И стакан чая.
Пока Нуклиев вяло, о чем-то задумавшись, жевал мясо, пил чай, появился Геннадий Онуфриевич. Красин, наоборот, был весел и бодр.
– Ловко я отбился от этого жучка, – довольно потер он руки. – Ишь чего захотел! Клинописью младенцу мозги забивать. Пугает нас. Как бы мы его самого не испугали! Правда, Олег Борисович?
– Ага, – вяло ответил Нуклиев, жуя буженину.
– Нам бы лишь первые результаты получить. Правда, Олег Борисович?
– Ага…
– Кстати, куда ты его спрятал? – спросила сына Варвара Игнатьевна.
– Ха-ха! Никогда не догадаешься, – хохотнул Геннадий Онуфриевич. – В платяной шкаф.
Старики побледнели. В платяном шкафу с вечера сидела Ирочка.
– Не задохнулся, надеюсь? – обратился Геннадии Онуфриевич к коллеге.
– Нет, – пробормотал Олег Борисович, не отрывая глаз от тарелки.
– Только возился ты там здорово. Я боялся, как бы этот тип тебя не засек.
– Трудно было стоять… Ноги затекли…
– Сел бы.
– Садился…
– Вообще-то, конечно, трудно торчать в платяном шкафу. Как в классическом анекдоте. Ха-ха-ха! Моей жены только не хватало. Если бы он тебя увидел – вылетел бы ты с кафедры, как пробка. Но ты молодец, продержался.
– Ага…
– Кстати, где Ирочка? – Красин был очень оживлен, очевидно, доволен итогами разговора с бывшим начальством.
– В ванной. (Крестьянская смекалка. Варвара Игнатьевна пустила в ванной воду.) Ты бы покушал, сынок.
– Пожалуй, – согласился Геннадий Онуфриевич, уловив носом запах буженины. – Только не ходите в спальню. Смит только что заснул.
– Пусть себе спит, – сказала торопливо Варвара Игнатьевна.
Ученые налегли на буженину, а Варвара Игнагьевна кинулась в спальню, открыла шкаф.
– Выходи. Свободно, – шепнула она.
