На этот раз звонил Полушеф.
– Я очень сожалею, Варвара Игнатьевна, что так получилось, но мой помощник такой грубый, такой невыдержанный. Иногда он даже меня выводит из себя своими словечками… Но вы должны нас тоже понять… Сколько уже времени мы с вами возимся… Причем, заметьте, гуманными методами… Исключительно гуманными.
– Гуманными! – задохнулась Варвара Игнатьевна.
– Да. Гуманными. Вы разве не видели фильмы про настоящий киппэнинг? А гангстеры…
– Вы хуже гангстеров! – закричала Варвара Игнатьевна. – Те хоть сразу, а вы…
– Ну вот что, – голос Полушефа сделался жестким. – Предоставляю вам последний срок. Десять вечера. Если вы не дадите согласия на похищение Смита, то мы уберем последнюю преграду – вас. Вы меня поняли? И тогда мы останемся один на один с вашим сыночком.
– Ну уж, бандюги, нет, меня вам не убрать! Знайте, проклятые, пузырек с серной кислотой всегда при мне! В квартиру вы не влезете, дверь у меня теперь под током, сразу предупреждаю. А на улице пузырек наготове. Вы меня поняли?
– Это уж, мамаша, не ваша забота, каким способом вас убирать. Как говорится, не учи ученого. Итак, до двадцати двух ноль-ноль.
Ровно в десять затрещал звонок.
– Алло, это ты? – спросил знакомый хриплый голос. – Согласна?
– Нет, гангстер паскудный!
– Ну, ну… потише, божий одуванчик. В одиннадцать узнаешь свой приговор.
– Проваливай, дрянь этакая!
Варвара Игнатьевна положила трубку. Руки ее дрожали, но чувствовала она себя спокойно. Теперь дело касается только ее. Ну что ж, она все вынесет, что бы ни придумали эти взбесившиеся маньяки.
Когда в одиннадцать зазвонил телефон, Варвара Игнатьевна не взяла трубку. Что они нового могли ей сказать? Опять ругаться с этими бандитами? Они и ругани-то не стоят.
Как всегда, Варвара Игнатьевна выпила на ночь два стакана горячего молока с медом (она всегда пила на ночь молоко с медом – это улучшало сон и успокаивало нервы) и стала стелить постель…
А телефон звонил снова и снова. В конце концов Варвара Игнатьевна подняла трубку, решив тут же положить ее обратно, если не услышит ничего нового.
– Варя… – послышался далекий тихий голос. – Это я, Оня… Ты спала?
– Нет… Ты где? – Сердце бедной женщины заколотилось. Надежда судорогой прошла по всему телу. – Тебе удалось…
– Я все у них… – голос у мужа был вялый, тусклый. – Но ты за меня не волнуйся. Они меня кормят и хорошо обращаются. Варя, ты пила молоко на ночь?
– При чем молоко? Ты лучше расскажи о себе…
– Варя, ты пила?
– Как всегда.
– Два стакана?
– Что за чепуху ты спрашиваешь? Скажи, тебе удалось увидеть девочку?
– Варя, я должен тебе… Варя… Это я во всем виноват… Но я не знал… Я разболтал, как дурак… Что ты… Что ты пьешь молоко на ночь…
Голос у Онуфрия Степановича прерывался, старик с трудом произносил слова, будто глотал их, а они были большими и сухими.
– И вот теперь… и вот теперь… – В трубке послышались сдавленные рыдания.
– Оня, ты пьян?
– Ни глотка… ни глотка…
– Тебе плохо?
– Слушай, Варя… Варечка…
Давно, ох как давно он не называл ее Варечкой, Может, с того, на заре жизни сенокоса, когда они по любили друг друга. Тот сенокос навсегда остался в ее жизни, и лучше его ничего, наверно, не было. Огромная луна над темным лесом сразу за сверкающим, как озеро, жнивьем; копна сена с дурманящим запахом; пофыркивание лошадей возле застывшей раскрытыми ножницами косилки; воздух, пахнущий и земляникой, и тиной от близкой речки… И его губы, горячие, страстные… «Варюша… Варечка…»
– Да говори же, что случилось?
– Молоко было отравленное…
В первое мгновение она не восприняла его слов, не поняла их значения.
– Какое молоко? Зачем отравлено?
– Я не знаю, как они сделали. Наверно, подсунули пакет, когда ты брала в самообслуживании… Или когда зашла за хлебом и оставила сумку на контроле… Да, да, наверно, тогда… Скорее всего тогда… Они выведали, что ты каждый день пьешь на ночь молоко… Ах я дурак… Если бы ты в десять часов согласилась им помочь, они сказали бы тебе, что молоко отравленное… Варя! Скорей вызывай «Скорую»! Слышишь? Немедленно! А пока пусть тебя вырвет. Съешь что-нибудь, чтобы тебя вырвало… Или пальцы в рот…
