что еще только утром плакала по поводу ее трагической смерти.
На Валентина, который заполнял теперь все ее мысли и чувства, она старалась не смотреть, она даже не поднимала глаз, когда разговаривала с ним, переставляя в каком-то сладостном наваждении шахматные фигуры. И когда он объявлял ей шах, она краснела так, словно он именно ее, а не короля загнал в угол и поставил в безвыходное положение.
У него был низкий и какой-то сухой, неэмоциональный голос. И выражение лица было в общем-то бесстрастным. Но он был настоящим мужчиной, от которого исходили сила и уверенность. С ним бы она отправилась куда угодно и выполняла бы любое его желание. За сутки многое перевернулось в ее сознании. Почти все. Она, любительница любовных романов, вдруг поняла, на чем строятся все мировые литературные сюжеты и что любовь, которая является козырной картой в любом из них, не вымысел и что именно сила любви способна как убить человека, так и воскресить его к жизни. Что любовь – реальный рычаг, заставляющий людей прежде всего страдать, а уж потом насладиться глотком счастья.
Мысль о том, что она полюбила мужчину подруги, которая так много для нее сделала, сделалась прозрачной, если не сказать блеклой на фоне той страсти, которую она испытывала к Валентину. Дружба обернулась чуть ли не ненавистью из-за того, что Наталия не ценила этого мужчину и как бы пользовалась им определенное время, пока отдыхала душой и телом от объятий Логинова. Это было чудовищной несправедливостью, с которой невозможно было мириться. Любовь превратила ее в эгоистку. И она это осознавала.
– Хорошо, пойдем, я тебе все покажу… Здесь всего-то четыре улицы, которые тебе надо запомнить… Главное, возвращайся назад… Мы будем тебя ждать…
Когда она чисто импульсивно произнесла это «мы», Наталия резко повернулась и посмотрела ей в глаза. Она сразу все поняла. «Что ж, тем лучше… Невозможно же постоянно находиться в напряжении, боясь, что за твоей спиной совершится грех. У Логинова есть Соня, а у Жестянщика – Люся. А у меня – гора трупов. Это закон Жизни. И закон Смерти. Пусть все идет, как идет».
– Только не забудьте приготовить мне что-нибудь на ужин… Боюсь, что я вернусь только к вечеру.
Люся вышла с ней на дорогу и подробно объяснила, как найти больницу.
– Знаешь, у меня в голове не укладывается этот твой дар… – сказала Люся, просто чтобы что-то сказать: ей было стыдно вот так стоять перед Наталией в ожидании ее ухода. А ей действительно больше всего на свете сейчас хотелось, чтобы она ушла и оставила ее с Валентином.
– А тебе ничего и не потребуется укладывать в голову. Живи себе, как жила… Это дело требует нервного напряжения… Думаешь, мне было легко осматривать ноги Ларисы Ванеевой, когда я захлопнула дверь комнаты…
– Как? Ты сама захлопнула ее?
– Конечно. И вот что я тебе скажу, Люся: будь предельно осторожна. Дело в том, что у Ларисы на шее тоже были засосы… Но это не вампиры, это какой-то конкретный человек… Возможно, что он и не местный… Поэтому-то я и сказала, что мне потребуется твоя помощь… В Вязовке происходят убийства, которые очень смахивают на серийные… Мне понадобится время, чтобы все проанализировать… Жалко, что Ларису не вскрывали… Но в случае необходимости можно будет произвести эксгумацию…
Люся слушала ее и чувствовала, как увеличивается расстояние между ее эгоистичным желанием привлечь к себе Валентина и желанием Наталии найти убийцу Любы… «Мне никогда не достичь ее уровня, ее класса… Я самая обыкновенная неудовлетворенная псевдоинтеллектуалка, для которой удовлетворение своих амбиций превыше всего. И Валентин это знает. Да и Наталия это тоже знает, потому так спокойно оставляет нас вместе». Сделав вдруг это открытие, она почувствовала, как глаза стали наполняться слезами.
– Если что – звони, – сказала она снова только лишь затем, чтобы сказать, и, повернувшись, побежала полуодетая, но разгоряченная собственными постыдными мыслями в дом.
ГЛАВА 6
«ВЫХОДИТЕ ПОЧАЩЕ ГУЛЯТЬ В СНЕГОПАД…»
Деревенская больница представляла собой белое двухэтажное старинное здание – особняк с облупившейся лепниной в форме ангелочков и растительного орнамента, окруженный со всех сторон небольшим, но довольно уютным садом. Только теперь он весь был засыпан снегом и напоминал круглый пышный торт, вымазанный густым белым кремом с шоколадными прожилками – ветками деревьев – посередине и ажурным кружевом по периметру. Высокое крыльцо было свежеоштукатурено и выглядело на сто лет моложе основного здания. Узкие высокие окна больницы светились леденцово-желтым светом, отчего казалось, что в больнице тепло и уютно. Хотя, конечно, специфический запах карболки лишал напрочь этот изящный старинный особнячок какой бы то ни было романтики: архитектура настраивала на жизнь, а содержание – на смерть. Это были впечатления Наталии, которая, увязнув по колено в снегу, все же добралась до крыльца, поднялась на него и открыла тяжелую, занесенную снегом дверь.
В лицо сразу пахнуло запахом лекарств. Длинный узкий коридор был чисто вымыт, оранжевый линолеум еще не успел просохнуть… Белые, выкрашенные масляной краской стены, рельефные высокие двери с табличками «Медсестра», «Процедурная», «Хирург» и «Бокс 1», голубой прямоугольник окна в самом конце коридора – здесь явно следили за чистотой, и чувствовалось, что у больницы есть хозяин.
Наталия нашла Ошерова в кабинете с надписью «Хирург». Постучалась.
– Да-да, войдите, – услышала она приятный мужской голос и открыла дверь.
Юрий Григорьевич Ошеров, высокий худощавый мужчина с интеллигентным лицом (большие голубые глаза, нос с горбинкой, полные губы и мягкая ухоженная бородка), сидел за столом и что-то писал – поза, характерная для всех врачей и вызывавшая невольную улыбку. «Почему все пишут? Каждый должен заниматься своим делом: врач – лечить, а писатель – писать…» Идеально белый халат, выглядывающие из-под рукавов халата еще более белоснежные манжеты с хрустальными запонками, бледные пальцы с редкими рыжими жесткими волосками.
Наталия подошла достаточно близко, чтобы все это рассмотреть. Больше того, она видела крупным планом его блестящую, в бледно-коричневых пигментных пятнах лысину, обрамленную аккуратно расчесанными, волосок к волоску, рыжими, даже какими-то красноватыми волосами.
Закончив писать, Ошеров поднял голову и взглянул (да, еще круглые, в тонкой металлической оправе очки!) поверх очков на вошедшую к нему в заснеженной шубе и шапке незнакомую девушку. Лицо его выразило крайнюю степень удивления.
– Извините, – смутилась под этим жестким взглядом Наталия, – вы меня не знаете…
– А почему вы, сударыня, в шубе, позвольте вас спросить? – снисходительно улыбаясь, спросил Ошеров, поднимаясь из-за стола (он оказался выше Наталии аж на целую голову) и направляясь зачем-то к белой ширме, стоявшей в углу его просторного кабинета рядом с большим столом, на котором стояли коричневого блестящего стекла бутылки с йодом и прозрачные баночки с мазями, высилась гора чистых бинтов, слегка прикрытых кофейного цвета стерильной марлей. Здесь же лежали, зловеще поблескивая, металлические инструменты (орудия пыток).
Наталия терпеть не могла больниц. «Уж лучше бывать в морге… Там ты уж наверняка знаешь, что под ножом у патологоанатома человек уже ничего не чувствует… Больше того, а вдруг ему это даже приятно?..»
Она быстро скинула шубку и шапку, положила все это одним движением на стул и подождала, когда же доктор вновь обратит на нее свое внимание.
– Вы кто? – наконец спросил он, снова усаживаясь за стол, но только теперь вполоборота, разглядывая потенциальную пациентку.
– Я приехала в гости…
– К кому?
«Сейчас, так я всем и рассказала…»
– К одной своей знакомой… («Он не посмеет расспрашивать меня подробно».)
– К Романовой?
И она поняла: он заметил их вместе с Люсей на кладбище вчера, когда хоронили Ванееву.
– Я бы хотела вас спросить: Люба Прудникова сейчас где находится?
– Я полагаю, что на том свете, а почему вас это так интересует?
– Потому что я писательница… Я приехала сюда, в эту глушь, за впечатлениями… А тут сразу столько
