навалилось: и похороны Ларисы Ванеевой, и убийство Прудниковой… Весело вы здесь живете, ничего не скажешь… А еще Люся мне рассказала, что осенью погибла ваша медсестра…
– Вы напрасно пришли сюда. Это
– Ну, не будьте таким букой.
Наталия вдруг совершенно нахально провела своей ладонью по лысине Ошерова и неожиданно обняла доктора за шею. Он сразу же инстинктивно вжал голову в плечи. Он был удивлен. Это несомненно. Но она знала, что на некоторых мужчин такие вот нестандартные поступки действуют возбуждающе. А медицинский кабинет настраивал на что угодно, но только не на перевязку. То ли доктор выглядел столь сексапильно, то ли в кабинете просто было жарко, но Наталия на какое-то время, казалось, забыла, зачем пришла.
– Не отказывайте мне, – сказала она, метнувшись к двери и запирая ее на щеколду, затем вернулась и села на колени к Ошерову. Ей нравились такие интеллигентные мужчины, с которыми можно было вытворять все, что угодно, не боясь быть непонятой. И Ошеров наверняка оценил ее смелость.
Ее короткое трикотажное платье из мягкой шерсти так облегало фигуру, что не обнять ее, к тому же еще и сидящую на коленях, что само по себе было вызывающим и располагающим, было просто невозможно. И Ошеров обнял ее.
– Мне скучно, – сказала она ему доверительным голосом и поцеловала его в губы. – Я уже и сама не знаю, чего хочу… Дома сидеть невозможно, тоска… Читать не хочется, вязать – тоже… Мне надо написать очередную главу романа, а в голове вакуум. И вот я решилась пройтись по деревне. Боже, сколько кругом снега! И вдруг увидела этот особняк. Зашла и поняла, что это больница… А если больница, то, значит, только здесь должен находиться труп Любы Прудниковой… Вот я и решила, что вы мне в этом поможете… Но если не хотите, не надо… Я пойду…
– Нет, что вы, не уходите… Мне, по правде сказать, и самому здесь смертельно скучно…
– У вас есть семья?
– Есть, конечно.
– Вы хотите меня поцеловать?
– И не только поцеловать. Вы сидите у меня на коленях, неужели ничего не чувствуете?
– Чувствую, но не знаю, как вашему горю помочь…
– А я подскажу…
Ошеров нравился ей все больше и больше. Она, глядя ему в глаза, словно увидела всю его жизнь: школа, институт и направление в Вязовку, больница, пациенты, вынужденная женитьба, квартира, холодильник, телевизор, дети ходят в музыкальную школу… И вдруг в кабинет залетает городская, свежая и новая, как только что народившаяся бабочка, девушка… Она усаживается к нему на колени, напоминая ему тем самым, что он прежде всего мужчина, а не хирург, вскрывающий карбункулы и делающий инквизиторские прижигания женщинам, вместо того чтобы их ублажать…
Он должен был сдаться, и он сдался.
«Или я сдалась?» – думала Наталия, спешно одеваясь, потому что возбуждение сменилось на пресыщенность (все происходило в течение длительного времени на узкой медицинской кушетке, покрытой белой накрахмаленной простыней), и теперь она чувствовала лишь легкую досаду на себя за свою невоздержанность.
Зато Ошеров, без очков, расслабленный и счастливый, все еще сидел на кушетке голый, пушистый от рыжего мягкого меха на груди и ногах и по-идиотски улыбался.
– Вы такая красивая, Наташа… Выходите почаще гулять в снегопад… Хотя у меня здесь в любую погоду хорошо…
– Но только много пациентов, я угадала?
– Если вы сейчас же не одерните платье, то я буду готов повторить все сначала. – Он опустил голову, рассматривая свой половой орган. Затем выпрямился и покачал головой: – Все мы, в сущности, твари.
– Да нет же, просто вы, медики, все как один – циники. Я вот лично не тварь, могу чем угодно поклясться… А про вас я же ничего не знаю…
– Ну как же… Кое-что вы все-таки уже успели узнать, познакомиться… Вот с ним, например…
Ошеров был чудесным доктором. Он прекрасно разбирался во всех частях женского тела и поэтому, повторив уже пройденный сексуальный маршрут, сделал так, что Наталия вообще после этого уснула на кушетке.
Она спала минут пять, не больше, но блаженство не покидало ее.
Когда же она все-таки оделась – быстро, чтобы вновь не спровоцировать горячего и страстного доктора, вынужденного изо дня в день скрывать свои желания (если они у него, конечно, возникали при виде больных женщин), – он налил ей немного разведенного спирту, после чего они выпили за знакомство.
– Главное, вовремя познакомиться… – расхохоталась Наталия, облизывая пересохшие губы и нервным движением промокая их клочком чистого бинта, оставшегося после их интимных процедур. – Нет, все-таки что ни говорите, а от обстановки многое зависит…
Ошеров встал, надел поверх одежды халат и нежно привлек к себе Наталию:
– Наташа, вы обещаете, что еще раз придете ко мне?
– Обещаю. Только взамен на то, что вы снова угостите меня разведенным спиртом…
– Никаких проблем.
Она сделала вид, что собирается надевать шубу, но вдруг передумала:
– Я не уйду, пока вы не покажете мне мертвую девушку. Вы, наверно, не поверили мне, что я писательница, но это действительно так… Должна же я увидеть своими глазами то, что теперь принадлежит только вам… Ну что вам, жалко?
– Да нет, конечно… Пойдем…
– Мы уже перешли на ты?
– У меня такое чувство, будто я знаю тебя всю жизнь… Пойдем, я покажу тебе все, что угодно…
Они вышли в коридор (в больнице по-прежнему не было ни одного человека), спустились по узкой крутой лестнице в подвал, прошли какими-то жуткими холодными коридорами («Какое счастье, что я успела набросить шубу!»), пока не оказались в самом конце, в большой, ярко освещенной комнате-холодильнике, где на столе, все так же прикрытая простыней, лежала мертвая Люба Прудникова.
Ошеров по-хозяйски, словно показывая товар лицом, сорвал простыню с мертвой, и Наталия увидела потрясающей красоты женщину, нагота которой вызывала лишь эстетические чувства, даже несмотря на то что это был все-таки труп.
– Какая она красивая, – прошептала Наталия, обходя тело со всех сторон. – Ты сам ее раздевал?
– Пришлось. Сначала вынул нож… Жду вот теперь следователей из города… Но снега-то, сама видела, сколько намело… Неизвестно теперь, когда они приедут…
– А ты не знаешь, кто мог ее убить? Ведь ты же местный… Тебе, кстати, сколько лет?
– Тридцать семь.
– Ты здесь уже сколько лет?
– Больше десяти. Я, конечно, могу предположить, но это ничего не изменит… Андрей Аржанухин… Он любил ее, а она гулящая была… Красивая, мужики за ней табуном ходили… Но она никого, кроме Ванеева, не любила… А он женился на Ларисе.
– Это я уже знаю. А ты не знаешь, кто будет делать вскрытие?
– Из райцентра алкоголик приедет.
– Почему алкоголик?
– Да есть там один судмедэксперт, Петр Николаевич Курочкин… Вот он скорее всего и будет вскрывать… Но если он запил, то уж тогда и не знаю…
Наталия смотрела на рану на груди Любы Прудниковой до тех пор, пока у нее самой не заболела грудь. Обратила она внимание и на ссадины на пятках покойной, с небольшими, но характерными ссадинами, какие бывают, когда человек долгое время ходит босиком…
– Вроде бы тихо здесь у вас, а людей убивают… – Она медленно вышла из подвала и начала подниматься по крутым ступенькам наверх. Посередине лестницы она заметила небольшую дверь.
– А это что такое? – спросила она безразличным голосом, ощущая какое-то чувственное похмелье, апатию после всплеска желаний и их полнейшего удовлетворения. Она не любила это состояние
