как только он начал снова, Костя прошептал:
– Я, вот, напишу ее, и тогда посмотрим, то здесь урод.
Никто ему не ответил – оба коллеги старательно делали вид, что внимают хвалебным речам.
Кроме начальника управления культуры, никто выступать не захотел. Группа, теснившаяся посреди зала, распалась. Тихонько переговариваясь, люди медленно двинулись вдоль стен, периодически замирая, склонив голову на бок… и шли дальше. Телевизионщики обходили зрителей, задавая один и тот же вопрос о впечатлениях. За колонной появились столики, и две девушки принялись носить откуда-то тарелки с бутербродами и бутылки с вином.
Аревик очень боялась, что корреспондент подойдет и к ней, поэтому осторожно направилась к выходу. Но не дошла – художник в желтой рубахе, направлявшийся, было, к накрытым столам, вдруг резко изменил направление.
– Извините, – он тронул ее за плечо, – вы здесь единственный нормальный зритель и уже уходите?
– А они ненормальные? – Аревик взглядом показала в зал.
– Они ненормальные, потому что они на работе. Быть здесь, их обязанность, а вы ведь ничья?
– Ничья, – Аревик опешила от такой формулировки.
– Вот. Я и говорю – единственный нормальный зритель. Не уходите. Пойдемте лучше выпьем за открытие.
– Да нет…
– Что значит, нет? Пришли смотреть мои картины и не хотите со мной выпить? – он взял Аревик за руку, и той ничего не оставалось, как подчиниться. Не могла ж она начать вырываться? Тогда, точно, телекамера повернется к ней, – меня зовут Костя, – представился художник, – а вас?
– Аревик.
– Какое красивое имя. А-ре-вик, – повторил он по слогам.
– Но все зовут Викой.
– Дебилы. Вика… тьфу! Какое убожество!..
Они подошли к столам, и Костя с трудом отделил от высокой белой башни пару пластиковых стаканчиков.
– Кость, ты уже начинаешь? – укоризненно спросила одна из девушек, ставя очередную аппетитно наполненную тарелку.
– А что тут еще делать? Комментировать дебилам то, что я создал? Я для них не работаю – пусть сами смотрят. Я отдыхаю.
– Неужто тебе не интересно, что они говорят?
– Абсолютно! Даже если они хором скажут, что все мои работы – дерьмо собачье, я, как писал, так и буду писать!
Девушка пожала плечами, а Костя повернулся к Аревик.
– Понимаешь, в чем тут разница? Они выставляются для того, чтоб вступить в Союз художников, а я, потому что моим работам тесно наедине со мной – они просятся к людям.
Аревик неуверенно взяла полный стакан. Не то, чтоб она не пила совсем, но просто не любила это занятие – оно не добавляло ей веселья, а рождало лишь тяжесть в желудке, головокружение, а к ночи виски? обычно, будто стягивало обручем – наверное, дело было в давлении, но сейчас она не могла отказаться.
– А какие картины ваши? – спросила она, беря бутерброд.
– Угадай, – Костя засмеялся, – даже интересно, отвечает ли внешность автора его работам, то есть его внутреннему миру.
Аревик обвела взглядом стены. В принципе, ей нравилось все – она привыкла восхищаться тем, чего не умела сама, а поскольку, по большому счету, не умела ничего…
– Даже не знаю…
– Ладно, выпьем, потом скажу, – Костя бесшумно чокнулся пластиком о пластик и жадно, большими глотками осушил стакан. Занюхал, поднеся к носу кулак, и достал сигарету. Аревик же отпила несколько глотков и принялась за бутерброд.
– Это бастурма? – спросила она, откусывая твердое, пряное мясо. Ей давно хотелось попробовать что- нибудь, сообразное ее национальности, но стоило это ужасно дорого.
– Слушай, не забивай голову – это просто закусь, – снова засмеялся Костя, – вон, мои картины, – он указал на темную стену за спиной Аревик, та обернулась и… погрузилась в ночь – показалось, что даже солнца в зале стало меньше, но насколько завораживали эти ночные видения!..
Взгляд ее, поднимаясь, скользил по стене, пока не столкнулся с чьими-то глазами – будто недобрый бог взирал сверху на вышедших из повиновения людишек. Это им, дуракам, кажется, что они умные и самостоятельные, а он-то знает, что может уничтожить их в любой момент.
– А, вон та, верхняя… – произнесла Аревик, не зная, как словами сформулировать свои ощущения.
– Это одна из свежих работ, – Костя смущенно потер щеку.
А народ, тем временем, тоже стал подтягиваться к столам. Костя переключился на мужчину, желавшего приобрести сразу несколько картин. Кто-то уже тянул к Аревик стакан, как к старой знакомой; кто-то спросил, нравятся ли ей картины Игоря Петропавловского, а она даже не знала, кто из них Игорь Петропавловский, и, вообще, присутствует ли он здесь, но все равно ей было хорошо. Ее не гнали и не шарахались от нее, а это самое главное.
Телевизионщики покинули выставку вслед за «начальником культуры», и вместе с ними ушла значительная часть публики. Осталось человек восемь, и тогда появилась водка. Аревик, правда, не стала ее пить, зато художники наливали полные стаканы, и в течение четверти часа обстановка изменилась. Исчезли галстуки; все принялись брататься, а разговор превратился в один общий, касавшийся всего на свете и ничего конкретно.
Аревик стало неинтересно. Она незаметно (как ей казалось) сделала шаг в сторону; потом еще один, отдаляясь от стола. Ее место тут же заняли, и она уже собиралась просто повернуться и направиться к выходу, но чья-то рука неожиданно стиснула ее локоть. Аревик подняла глаза. Свободной рукой Костя грозил ей, покачивая пальцем перед самым носом, и пьяно улыбался.
– Я пойду, – сказала Аревик, – спасибо за все.
– Тебя ждут муж и дети?
– Нет… – Аревик растерялась.
– А куда ты пойдешь?
– А здесь мне что делать?.. – Аревик даже не подумала, какой ответ надеется получить. Поскольку комплименты ей делали чрезвычайно редко, нарваться она могла, скорее всего, на грубость, но Костя, действительно, мыслил не так, как все.
– Здесь?.. – он обвел блуждающим взглядом зал и народ, веселившийся у стола, – здесь делать нечего, – он кивнул, – поэтому сейчас мы еще немного выпьем и пойдем отсюда вместе.
– Куда? – из личного опыта Аревик знала, что пьяным надо задавать только конкретные вопросы, потому что намеки и недомолвки до них не доходят – они начинают философствовать, собирая в кучу мировые проблемы, и это бывает хуже всего.
– Куда?.. А, в самом деле?.. Знаешь, вообще-то, я хочу написать твой портрет, – закончил Костя неожиданно.
Аревик могла предположить все, что угодно, только не это. На секунду представила, каким он может получиться. Как иллюстрация к фильму ужасов! Она не могла даже выразить словами, как оскорбилась такому предложению. Неужели он сам не понимает? Или, может, он специально издевается над ней?..
Она вырвала руку и быстро пошла через зал, но Костя обогнал ее и остановился, преградив дорогу.
– Послушай, – он явно пытался придать своему голосу твердость, – я все равно буду писать тебя, но зачем мне делать это по памяти? Через полчаса все уже разойдутся… – он держал ее за руки, и Аревик почувствовала, что сможет вырваться, только оттолкнув его. А как его оттолкнуть, если, в принципе, он не хотел ничего плохого? Любая женщина была бы рада, если б настоящий художник писал ее портрет. Любая, только не такая, как она!
