Деревянный каземат

– Ну, это вам сейчас кажется, что его работы – ерунда, а когда за них будут давать тысячи баксов, вы начнете со мной судиться. В истории имеются такие прецеденты.

Вадим почесал затылок. Когда речь шла не о мазне его пьяного братца, а о деньгах, все становилось ближе и понятнее. К тому же, у него, действительно, ведь есть неплохие работы.

– Хорошо, – Вадим кивнул, – наверное, вы правы. Надо сначала разобраться. Давайте, я подъеду завтра, и мы все решим.

– Давайте лучше сегодня. Завтра другие авторы привезут работы, и тогда, точно, концов там не найдешь.

– Сегодня? – Вадим посмотрел на часы.

– А в чем проблема? – не понял незнакомец, – там дел на час. То, что на продажу – оставите. Я в течение трех дней соберу за них деньги; то, что хотите забрать – заберете, а остальное возьму я… Кстати, где его похоронили?

– На Никольском.

– Надо будет съездить, – незнакомец вздохнул, – знаете, мы, можно сказать, дружили.

Вадиму были неинтересны эти утратившие значения отношения, и он повернулся к Кате.

– Подождешь часик? Осмотрись пока, а то ты кроме спальни ничего и не видела.

Ворота стали подниматься, открывая вид на уложенную плиткой дорогу и рванувшегося вперед огромного черного зверя. Не обращая на него внимания, машина подкатилась к самому дому и остановилась. Выйдя, Вадим отпер дверь.

– Заходи, Катюш. Будь, как дома.

Аревик еще стояла на крыльце, осмысливая неожиданный поворот событий, когда «Лексус», недовольно пятясь, снова выехал со двора. Под опускающимися воротами она успела увидеть, как незнакомец уселся на ее место, машина развернулась… Больше Аревик не видела ничего, кроме глухих стен и зверя, будто понимавшего, что деваться жертве некуда, и неспешно направившегося к ней. Она замерла, забыв даже о том, что можно укрыться за дверью, но животное дошло лишь до определенной границы, натянув мощный трос; тогда оно пошло вдоль стены и улеглось у калитки, демонстрируя, что уйти без его ведома, отсюда невозможно.

Аревик успокоилась, правда, мысли от этого не приобрели желаемой стройности. Осторожно открыв дверь, она проскользнула в мрачный холл, встретивший ее совсем не летней прохладой – это толстые стены с одним-единственным окном не впускали жару, и Аревик даже показалось, что здесь отдает сыростью, как в подвале ЖЭУ после затяжных дождей.

Поскольку никаких запретов на передвижение Вадим не установил, Аревик решила осматривать все, благо, другого занятия все равно не было. Она тщательно изучила кухню, заглянула в «прачечную» со знакомой по рекламным роликам стиральной машиной и сушилкой для белья. Отдельное помещение занимал странный агрегат, от которого отходили толстые трубы, выкрашенные в веселый желтый цвет. Увидев замершие на нуле манометры, Аревик пришла к выводу, что это котельная. Была еще какая-то комната, обилием окон и легкой мебелью напоминавшая веранду, только окна ее, как в тюремной камере, выходили на глухую стену. Потом Аревик поднялась по лестнице с массивными перилами; постояла на втором этаже, бессмысленно глядя на уходившие дальше ступеньки и решила продолжать осмотр сверху.

Насторожило ее то, что дверь туда оказалась выломана самым варварским образом. …Но ведь я должна знать о доме, если не все, то, по крайней мере, столько же, сколько знала Катя!.. Аревик уверенно толкнула дверь. Разбросанные по комнате листы зашелестели от внезапного движения воздуха, а разбитая люстра, валявшаяся на полу, дополняла картину хаоса. Смятый матрас в углу, устойчивый запах масляных красок, перевернутый мольберт… Аревик догадалась, что это комната Кости. Подняла голову – прямо над ней оказался пустой крюк, а рядом валялась табуретка. Аревик подумала, что сама она не смогла этого сделать, избрав более легкую смерть. Ногой повернула к себе один из листков и увидела небрежную линию знакомого профиля. Снова посмотрела на крюк. …Может, он оставил автопортрет? Многие художники так делали перед смертью – тогда многое объясняется… Аревик достала сигареты и подошла к распахнутому окну. Нельзя сказать, чтоб ей было жаль покойного, но то, что она все же попала сюда даже после его смерти, создавало ощущение не только предопределенности происходящего, но и наличие во всем этом какой-то недоступной ей логики. …А раз логика есть, раз прослеживается схема, значит, действую я правильно, и к черту все Анины советы!..

Подошла к пепельнице, полной окурков; его окурков – пожеванных, докуренных до самого фильтра…

– Спасибо, Кость, – она раздавила «бычок» в общей куче, – будь у меня такое лицо, как сейчас, может, и у нас все сложилось бы по-другому.

Конечно, если б Костя сейчас стоял напротив, Аревик вряд ли решилась произнести подобную фразу, но с мертвыми разговаривать гораздо легче, чем с живыми. …Хотя теперь-то мне известно, что и смерть весьма относительна… Захотелось вообще отрешиться от этого понятия, поэтому она быстро спустилась этажом ниже и толкнув дверь, огляделась.

По сравнению с Костиной «берлогой», здесь был относительный порядок, а, главное, пахло живым человеком. Это совершенно неописуемый и неизвестно из чего состоящий запах, который всегда улавливается с первого вдоха и кажется безумно приятным; он мгновенно разгоняет страхи и разжигает любопытство, подталкивая залезть в каждый уголок, покопаться в ящиках шкафа, ощущая прелесть мелочей жизни.

Аревик хотела начать с комнаты, где виднелась небрежно заправленная постель, но проходя через гостиную (или кабинет), задержала взгляд на портрете, почему-то стоявшем на столе. Если б тот висел на стене, она б, может, и не обратила на него внимания, а тут остановилась, ища наилучший вариант освещения. …Работа, скорее всего, Костина, но почему она здесь, а не на выставке?.. Опустилась в кресло, внимательно изучая лицо. Вообще, после всего случившегося Аревик к любому живописному полотну стала относиться с трепетом, ведь если можно сохранить душу человека, то, что уж говорить о таких мощных носителях энергии, как море или горы?.. Может, пейзажи тоже возникают где-нибудь, захватывая новые территории, меняя ландшафт земли, только никто не придает этому значения?..

Впрочем, это было чисто философское предположение, а перед Аревик находился конкретный портрет конкретного человека; она уставилась на него, пытаясь понять, наделен ли он какими-нибудь возможностями или это дано не всем работам даже одного автора. От напряжения глаза быстро уставали, и показалось, будто лицо чуть повернулось.

– Добрый вечер, – полушутя произнесла Аревик, – я – Катя.

– Я знаю, – уголки губ на портрете победно поднялись.

Аревик испуганно отпрянула, но тут же сообразила, что по «новым законам природы» ничего необычного не происходит.

– Вы тоже живете в портрете? – спросила она.

– Что значит, «тоже»?

– Ну… – Аревик прикусила свой болтливый язык, – «тоже» – значит, что я уже видела подобное.

– Да? – портрет подозрительно прищурился, – очень странно. Обычно люди не могут общаться с нами, если мы сами не захотим этого, иначе случится большая беда.

– Какая же?

– Они перестанут ходить в галереи, перестанут покупать картины… в конце концов, примут закон, запрещающий живописцам публично выставлять свои работы! Тогда всем нам будет очень плохо… – портрет секунду помолчал, – так, кто ты?

– Какая разница? – Аревик решила, что пора заканчивать разговор, потому что в глазах женщины не было той доброты, которая наблюдалась у Сусанны Фурмент. Упрощая решение задачи, она протянула руку и отвернула портрет к стене.

– Не делай этого! – воскликнула женщина.

Но Аревик молча встала и пошла в соседнюю комнату, оказавшуюся спальней. Продолжать детальную экскурсию расхотелось, и она присела на постель; тут же возникла неожиданная и совсем неприятная мысль: …А возможен ли «вторичный захват»? Если да, то эта злая тетка, в конце концов,