почти как белье для человека. Даша торопливо проглотила ненавистный суп и сказав «спасибо», удалилась к себе, плотно прикрыв дверь.
Сумка заполнилась быстро, потому что вещей, достойных поездки в Москву, оказалось не слишком много. Закончив сборы, Даша присела на диван. Из конгломерата мыслей, беспорядочно барахтавшихся в голове, она вычленила одну:
– Привет, Вик. Я сейчас в Москву уезжаю.
Несколько секунд телефон молчал, потом выдавил растерянное «о, блин!..» и снова умолк. Объяснять Даша ничего не собиралась, потому что Вика являлась частью прошлого, от которого ей хотелось убежать, и зачем же сохранять мостик, чтоб оно могло легко перебираться в ее новую жизнь?..
– Классно, – вздохнула наконец трубка, – одна едешь?
– С Настькой.
– С Настькой?.. Это к Янке ее, что ли? Ну, ты даешь!..
– Пока я никому ничего не даю.
– Но, похоже, собираешься начать. Ну, и езжайте!.. Могла б хоть сказать… – Вика отключилась. Это был, чистой воды, жест, рассчитанный на то, что ей начнут перезванивать, извиняться – они же все-таки лучшие подруги, но Даша только усмехнулась.
– Да пошли вы все!.. – произнесла она вслух, подразумевая, и Вику, и Риту со всеми ее гостями, и вообще…
– Мам! Я поехала.
– Уже? – Галина Васильевна подняла голову.
Даше показалось, что думает она вовсе не о ней, а о котлетах, и это являлось замечательным оправданием поспешного отъезда.
– Каким же вы поездом? – Галина Васильевна вытерла руки.
– Не знаю. Настька в курсе.
– Обязательно позвони, как устроитесь, – Галина Васильевна чувствовала, что говорит неправильные слова, ведь дочь уходит не на занятия и даже не в клуб; обняв ее, она заплакала.
Даша ужасно не любила, когда мать плачет – она привыкла, что та всегда являлась ее защитником, а что за защитник, рыдающий у тебя на плече?..
– Будь осторожнее – это ведь Москва, – по привычке предупредила Галина Васильевна. Даша обернулась, и по ее взгляду было ясно – никакие советы ей больше не нужны.
Приоткрыв дверь, она воровато выглянула на площадку, и на цыпочках, стараясь не стучать каблуками, поспешила вниз. Пролеты казались ужасно длинными, но наконец долгожданная дверь распахнулась, и выпустив ее наружу, захлопнулась снова. Тысячи раз в Дашиной жизни повторялось это ничтожное событие, но никогда оно не вызывало таких ярких ощущений. По инерции сделав несколько шагов, Даша остановилась. Ей показалось, что закрылась дверь не в подъезд, наполненный отвратительной вонью краски, шедшей из двадцать второй квартиры; щей, которые, казалось, варили все по очереди; вечной сыростью, поднимавшейся из подвала – а дверь в прошлое. На прощанье она оглядела решетки на окнах первого этажа, стену, оклеенную грозными предупреждениями ЖЭО.
Сумка оттягивала руку, но это был приятный груз свободы, и Даша решила, что выглядит глупо, стоя, вот так, перед собственным домом. Оглядевшись, она увидела «Жигули», стоявшие у соседнего подъезда. Дымок над багажником подсказывал, что машина обитаема.
– Вы?..
– А это вы? – водитель засмеялся, – девушка, тут что-то явно неспроста. Садитесь, – он распахнул заднюю дверцу, – Ну, как, договорились с родителями?
– Договорились, – бросив сумку на сиденье, Даша забралась в салон, – на вокзал, пожалуйста.
– Я догадался, – водитель развернулся, – значит, в Москву? – закурил, и Даша, вспомнив, что теперь ей не надо отчитываться перед матерью, последовала его примеру; благо, еще в кафе, она купила
Доехали они на удивление быстро, но это, скорее всего, являлось простым везением.
– Давайте, девушка, помогу, – он протянул руку, и видя Дашино удивление, пояснил, – газету куплю, а то скучно, пока стоишь… – легко подхватив сумку, он направился к вокзалу, а Даша, на высоких каблуках, засеменила следом.
С дивана Наташа наблюдала за зеленой точкой, вспыхивавшей и гасшей на циферблате. Ее мигание напоминало пульс, поэтому часы казались живым существом – на данный момент, единственным в окружающем мире. Нет, было, конечно, много всего прикольного, например, компьютер с Интернетом, или музыка, заключенная в расставленных по комнате колонках, или телевизор с новостями и всякими ток-шоу, но везде чужие люди решали чуждые ей проблемы, а хотелось-то собственной интересной жизни. Правда, существовал еще отец, способный увести в мир чего-то неведомого, но он задерживался.
– Уехала в восемнадцать десять, – сообщил «детектив», – лично проследил, как они садились в поезд.
– Молодец. А чего молчишь?
– Я ем, – по голосу чувствовалось, что он, действительно, жует, – я ж не железный!..