Я глазел на голые стены, когда вернулся карлик.
— Прости, господин, что оставил тебя одного, — извинился он. — Мы знавали лучшие дни. Крикни, если что-то понадобится. Меня зовут Батрахион, потому что в детстве я прыгал, как лягушка, вот прозвище и пристало. Принести тебе что-нибудь выпить? Воды, молока или, может, вина?
— Нет, нет, благодарю, Батрахион. Не затем я пришел, чтобы доставлять вам лишние хлопоты.
— Ох, господин! — Карлик всплеснул руками. — Хлопоты! Клянусь всеми богами, хлопот нам сейчас хватает. Да уберегут боги тебя и твоих близких от несчастья, которое свалилось на этот дом!
— На вашу долю выпало тяжкое испытание, — сочувственно произнес я. — Если не ошибаюсь, ты, Батрахион, давно служишь этой семье и хорошо знаешь Гермию.
— Уж конечно. Я принадлежу ее дяде. Мы живем здесь невесть сколько. Разумеется, по сравнению с нами отец Гермии был настоящим богачом, но и мы всегда старались не ударить лицом в грязь. О боги, какая пыль! — поднатужившись, человечек притащил табурет, ловко на него запрыгнул и стал вытирать запыленные полки и стену.
— Твой хозяин — хороший и достойный человек, — заметил я. — Как печально видеть его в таком затруднении.
— Да, это так. Мой хозяин хороший, господин, хороший и добрый. Никогда не оставит в беде. Потому он меня и купил. Когда я родился, сразу стало ясно, что я буду горбатым, и хозяева матери хотели избавиться от меня. Но Фанодем сжалился над бедным ребенком и купил его за несколько драхм. С тех пор — я член этой семьи.
Я понял, что карлику Батрахиону едва ли больше тридцати, но врожденное уродство старило его.
— Больная спина не мешает много работать, — продолжал раб. — Сам Гефест был калекой, а посмотри на творения его рук! Надо просто стараться и думать наперед. Вот что я твержу всем молодым слугам: «Старайся и думай наперед!»
С таким советом было трудно поспорить, хотя он одинаково хорошо подошел бы и праведнику, и злодею.
— Так ты хорошо знаешь Гермию?
— Раньше знал, господин. Она не живет здесь постоянно, просто заходит время от времени. Гермия — такая же хорошая, как ее дядя, она, не жалея сил, помогает людям, даже тем, кто этого совсем не достоин. Всем желает добра — родителям, родственникам, даже рабам. Ходит за больными и распределяет их работу между другими. Она слишком добрая, чтобы умереть молодой! Да она так же способна убить, как я — охотиться за разъяренным слоном! В ней нет зла.
Его глаза смотрели на меня умоляюще.
— Вполне естественно, — сказал я, — что ты на ее стороне…
— Нет! — прямо-таки взорвался карлик. — Ничего не естественно! Совсем не естественно!
Батрахион спрыгнул с табурета и подбежал ко мне, глядя чуть ли не с упреком.
— Думаешь, для раба
Он стал тереть глаза кулаками. Меня удивила эта страстная тирада, признаться, не самого приятного содержания. Но я не мог не сочувствовать маленькому горбуну.
— Да, да, — успокаивающе проговорил я. — Не убивайся раньше времени. Впереди не один месяц, многое может случиться…
— Многое может случиться, — с горечью перебил он, — но пока случается только плохое.
— Ты имеешь в виду пропажу мальчика?
— Несчастный мальчик! Уже не ребенок, но еще не эфеб. Клеофон все принимает близко к сердцу, я знаю. Хотя он только пасынок Гермии, она хорошо к нему относится, и потом, он похож на нее. Не то, что старший брат.
Я заметил, что Батрахион упорно говорит о Клеофоне в настоящем времени, и хотел задать ему еще несколько вопросов, как вдруг в глубины дома раздался шум, который не смогли заглушить стены. Неясное бормотание, потом вскрики и возмущенный вопль. Изредка в неясном гуле голосов можно было разобрать отдельные слова и даже фразы:
— Клянусь Гераклом! Долг чести! Ты не можешь отказаться платить долг чести!
Второй голос был выше, и в нем явственно звучали слезы:
— Ты не можешь утверждать… доказательства…
Снова гневный голос:
— Есть… закон… на тебя… дядю. А потом ты умрешь.
Спокойный голос:
— Не… бессмысленно…
Вопль:
— Зачем тебе деньги? Ты покойница!
Увещевания. Потом вновь спокойный голос:
— Умерь…
Крик:
— Где этот раб?
— Я нужен, — встрепенулся бледный карлик и, словно краб по прибрежной гальке, выбежал из комнаты, оставив меня наедине с голыми стенами и собственными мыслями. Шум не стих, потом хлопнула дверь, протестующие голоса стали громче и вскоре появился Эргокл, вопя и брызгая слюной от гнева.
— Отказываясь возвращать долг чести, не умилостивишь богов! — объявил он. — Если хочешь, чтобы они сжалились над тобой, падшая женщина, если хочешь снова увидеть сына, тогда поступи по справедливости и верни мне мои законные деньги!
Дядя Гермии пораженно вскрикнул.
— Ах, я и забыл! — едко усмехнулся Эргокл. — Он же не твой сын, о достойная госпожа, значит, волноваться незачем. Особенно если учесть, что тебя уже ждут не дождутся в Аиде!
Аристотель, который, сжав губы, шел за Эргоклом, положил руку ему на плечо. Знаком велев мне следовать за ними, он попытался утихомирить кипятившегося гражданина.
— Ну все, довольно, — сказал он, подталкивая его вперед. Мы взяли потерявшего всякий стыд Эргокла под руки и повели, следом шел горбатый малыш Батрахион с полными слез глазами.
— Думаю, Эргокл немного не в себе, — вежливо объяснил Аристотель стражникам. — Глотни свежего воздуха, приятель, и тебе станет лучше.
И он заботливо, но твердо повел Эргокла, который все еще плевался и брызгал пеной, прочь от обветшалого особняка. Горбун, следивший за нашим уходом, с радостью закрыл дверь, не забыв набросить цепь. Догадаться о том, что случилось во время допроса, было несложно. Вдова Ортобула утверждала, что понятия не имеет о сделке, на которую намекал истец. Она соглашалась признать лишь долг, подписанный рукой покойного мужа. А Эргокл принес только свое собственное заявление.
— Можете не сомневаться, — злобно уверял Эргокл, — я не забыл включить в счет рабыню Мариллу. Ортобул обманул меня и ввел суд в заблуждение. Мне так и не возместили ущерб. Я заплатил
— Успокойся, возьми себя в руки, — велел ему Аристотель. — Не пристало мужчине на всю улицу голосить о своих личных делах!
И все же, стоило нам немного отойти от дома Фанодема, Аристотель сам вернулся к этой неприятной
