теме, видя, что Эргокл больше не исходит пеной, а лишь ворчит себе под нос.
— Что ты там сказал о сыне, точнее, пасынке Гермии? — осведомился он. — Я не совсем понял, что ты имел в виду, говоря: «Если ты хочешь снова увидеть сына?»
— Да ничего, — передернул плечами Эргокл.
— Тебе что-то известно о мальчике?
— Ничего. Только то, что говорят все: он пропал. Я просто хотел немного встряхнуть Гермию. Напомнить ей, что если она желает себе и своей родне добра, надо поступать по совести. Это семейство всегда было ко мне несправедливо!
— Ты считаешь, — уточнил Аристотель, — что человек, кому отказываются вернуть долг чести, имеет право помочь себе сам. И потому, Эргокл, ты решил припугнуть Гермию, надеясь, что это ее образумит?
Эргокл вдруг испугался:
— Я лишь прикрикнул на нее и сказал, что она скоро умрет. Это правда. Если она сама не боится, значит, она еще глупее, чем я думал.
— А мальчик? Что ты о нем знаешь? Где, по-твоему, следует его искать?
— Откуда я знаю? Эти люди так кичатся своей знатностью и положением в обществе. А может, им стоит обратиться за помощью в бордели, столь дорогие сердцу Ортобула?
Казалось, Эргокл был рад скрыться за дверью собственного дома и даже не подумал пригласить нас войти.
Аристотель поручил коротышку заботам слуги, посоветовав тому напоить господина холодной водой и уложить в постель.
XIII
Блины в публичном ломе
Мы с Аристотелем отправились ко мне, чтобы тоже выпить чего-нибудь прохладительного. По дороге Аристотель сам начал пересказывать разговор Эргокла и Гермии.
— Нас привели в комнату в задней части дома, вдова осталась в коридоре снаружи, под охраной своего дяди. Ее лицо было скрыто покрывалом. Эргокл начал с длинного и подробного перечня долгов и жалоб. Гермия терпеливо слушала, а когда он закончил, прошлась по списку, сказав, что, на ее взгляд, три первых пункта давно улажены, а об остальных у нее нет никаких сведений. Эргокл попытался припугнуть ее упоминанием о Марилле — он, похоже, помешался на этой наложнице. Гермия не дрогнула и повторила, что это разногласие было полностью улажено на суде. Эргокл потребовал часть выручки от продажи Мариллы и даже заявил, что прочие долги можно погасить из суммы, полученной за старого привратника Ортобула и других рабов. Гермия послала его к Критону. И тогда Эргокл — этот грубиян — перешел к прямым оскорблениям, как ты, должно быть, и сам слышал. Он заявил, что Гермия — без пяти минут покойница, а посему вполне может расстаться со своими деньгами. Сие любезное и тактичное предложение было встречено не слишком тепло. Фанодема оно, мягко говоря, разозлило. Остальное ты, думаю, слышал. В конце концов, мне пришлось вывести Эргокла. Бессмысленное предприятие — ну, почти.
— Зато ты мог составить свое мнение о Гермии, пусть и не задал ей ни одного вопроса.
— В некотором роде, да. Это очень умная женщина — даже странно, что она оказалась в таком ужасном положении. По моему мнению, она слишком умна, чтобы убить собственного мужа. Ведь так часто подозрение падает именно на супругу. Но важнее то, что ни в ее словах, ни в тоне, ни в манерах я не заметил и тени ненависти к Ортобулу. Совсем. Даже когда Эргокл упомянул сикилийку Мариллу и ее любовную связь с Ортобулом, Гермия не лишилась хладнокровия, да и о своих беседах с мужем рассказывала вполне спокойно. Если ее и задела эта связь, то она прекрасно скрывает обиду. Вдова не уклоняется от вопросов о покойном супруге, но и не произносит его имя без повода. Подводя итог, я очень сильно сомневаюсь, что она убила Ортобула. Хотя мои сомнения ничего не доказывают.
Я передал Аристотелю слова Батрахиона, который на все лады расхваливал доброту Гермии.
— И знаешь, — прибавил я, — карлик говорит, что даже теперь, когда ей недолго осталось жить, она добра и внимательна к слугам. Он даже разрыдался!
— Ага! — сказал Аристотель. — Это производит впечатление, причем выигрышное. Вряд ли суд сочтет сей факт убедительным, но я не стал бы его отметать. Способность даже в горе сохранить кроткий нрав не сыграешь, скорее всего, это истинное лицо Гермии. Твои слова, Стефан, напоминают мне «Алкесту» Еврипида. Царица Алкеста готова умереть вместо своего супруга. В назначенный день она прощается с жизнью, домом и дорогими людьми, не забывая и о рабах. Если ты помнишь, служанка говорит:
Я всегда думал, что это доказывает необыкновенную доброту и глубокое душевное благородство Алкесты. Даже на пороге смерти она благословляет всех — до последнего раба.
— Неужели? Надо перечитать эту драму. Я помню только, что Алкесту спас Геракл, когда ни муж, ни отец не пожелали умереть за нее. Но не думаю, что Гермию ожидает столь же чудесное избавление.
С минуту мы оба молчали, погрузившись в невеселые мысли.
— Вероятно, Эргокл прав, — мрачно заключил я. — Прав, хоть и бестактен. Смерть Гермии близка.
— Не только бестактно, а в какой-то мере даже противозаконно говорить такое, когда судебное разбирательство только-только началось. Но вот что я думаю, Стефан. Возможно, за неслыханной грубостью Эргокла прячется коварство? Вдруг он специально сыплет оскорблениями, чтобы под их прикрытием сказать что-то очень важное? Ты не заметил ничего странного в его словах?
— Заметил. Это непонятное замечание: если хочешь, чтобы боги смиловались и вернули тебе сына, заплати долг.
— Именно, Стефан. А может, это и было истинной целью разговора? Не затем ли Эргокл так стремился увидеть Гермию? А вовсе не для того, чтобы перечислять долги и прочее. Бессмысленная формальность, и Эргокл отлично это знал. Возможно, он просто искал предлог, а на самом деле таил совершенно иные намерения. К примеру, намекнуть на что-то и даже пригрозить. Кто такой Эргокл: злобный человечек, плохо владеющий собой? Или его страсть не настолько сильна, чтобы помешать холодному расчету?
— То есть, — уточнил я, — ты хочешь сказать, что Эргокл плетет заговор против семьи Ортобула? Что это он похитил Клеофона или поспособствовал исчезновению мальчика, а теперь намекает об этом Гермии? Для того он и устроил сегодняшнюю встречу. Но почему он говорит с Гермией, а не с Критоном?
— Я и сам задавался этим вопросом. А если допустить, что Эргокл работает на Критона? Понимаю, звучит немного притянуто. Но, может, ему обещали заплатить, если он похитит Клеофона и увезет подальше от Афин до окончания суда? Это избавляет Критона от необходимости прилюдно идти против родного брата, а также лишает Гермию ценного свидетеля.
— Но, — возразил я, — тогда получается, что Эргокл ведет себя совершенно нелогично. Если он на стороне Критона, зачем намекать Гермии, что, когда она выплатит долг, мальчик, может, и вернется? Человек, который из кожи вон лезет, чтобы угодить Критону, едва ли станет вставлять ему палки в колеса.
