Может, налить вам?
— Нет, — хором отказались мы. Одна мысль о том, что в этой зловонной дыре можно есть или пить, была невыносима, к тому же, я опасался хозяйки. Та наполнила кубок и одним глотком осушила его. Потом налила себе еще, вернулась к нам и, поставив вино на стол, опустилась в самое удобное кресло в комнате — единственное, у которого были подлокотники.
— Раз вы не желаете составить мне компанию, придется пить одной, — вздохнула она. — Я совершаю возлияние… — И, произнеся короткую молитву, Марилла плеснула немного вина на грязный пол. — А сейчас я выпью. Хвала всем богам! — И она снова залпом выпила. — В горле совсем пересохло, — объяснила она, ставя кубок обратно на стол. — Так что вы желаете услышать? С чего мне начать?
— Зачем ты убила Эргокла? — вопросил я. — Знаю, это не начало, а скорее конец. Но чем тебе помешал Эргокл?
— А с чего ты взял, что его убила я?
— Мальчик, — ответил за меня Аристотель. — Мальчик рассказал. Полагаю, в бытность твою рабыней и наложницей Ортобула, вы с Клеофоном редко встречались, а потому он понятия не имел, что женщина, которую он видел у себя в доме, и есть Марилла. Он познакомился с тобой как с «Ликеной» и был уверен, что именно чернокудрая Ликена наведалась в лачугу к старикам. Ты — опять же под именем Ликены — заставила Клеофона отнести Эргоклу отраву, выпив которую, тот впал в оцепенение. А затем ты сломала ему шею. Или твой сообщник.
— О боги… — Марилла покачала головой. — Глупый мальчишка! Так он, значит, вернулся в город! Да, я сделала Клеофона своим сообщником, решив, что это отвадит его от Афин. Я рассчитывала, что он поедет в Коринф, где получит письмо с советом немедленно уезжать, ибо Эргокл убит. Видите ли, от Клеофона были одни хлопоты, все бросились на его поиски. К тому же во время первого слушанья мальчик произвел столь неизгладимое впечатление, что все его запомнили. Несколько обстоятельных допросов, немного давления со стороны Критона — и он мог бы не выдержать и отказаться от своих показаний. Или судьи заподозрили бы, что в том разговоре Клеофона с Ортобулом что-то нечисто. Раз уж он удрал, как последний дурак, лучшее, что можно было сделать — это не дать ему вернуться.
— Но почему Эргокл?
— Сперва Эргокл не имел к этому ровным счетом никакого отношения. Не начни он совать свой глупый нос в дела Ортобула, глядишь, был бы жив-здоров. Я, конечно, Эргокла терпеть не могла, он так ужасно со мной обращался, когда я была их с Ортобулом общей рабыней. Но, слава богам, ублажать его мне пришлось недолго. Во всем, что произошло потом, виноват один лишь Эргокл. Такие, как он, никогда не отступятся, никогда! Взять хотя бы суд над Ортобулом. Даже проиграв тот процесс, Эргокл не угомонился, все думал, как бы на ком-нибудь поживиться. Если люди хотели, чтобы он просто от них отвязался, приходилось платить. Эргокл пытался вытянуть деньги из Гермии, утверждая, что это он похитил мальчика.
— Нам это известно.
— Да. Так вот, Критона он тоже донимал. Бедняга никак не мог отделаться от Эргокла, который твердил, что Ортобул — его должник. Критон мечтал о лошадях и колеснице, но оказалось, богатство Ортобула до поры, до времени нельзя использовать, а тут еще Эргокл со своими нелепыми претензиями.
— Вот почему он решил, что деньги Филина — лучше, чем ничего, — сказал я. — И стал продавать ему рабов покойного отца. А потом вдруг взял и ополчился на него.
— Критон вбил себе в голову, что Гермия — убийца, и словно помешался, — согласилась Марилла. — Ослепленный гневом, он обвинил бедняжку Гермию в любовной связи с Филином. Но именно Эргокл навел его на эту мысль. Впрочем, скоро пришлось мальчику образумиться и взять свои слова обратно. Филин был надежным другом и мог пригодиться.
— У Эргокла все-таки не вышло очернить Гермию. Но навредил он ей от души, — я с сожалением вспомнил изуродованные уши вдовы.
— Эргокл всем досаждал. Пытался добиться возмещения ущерба и от Гермии, и от Критона. Наконец, Критон послушался советов Филина (а на самом-то деле — моих) и удовлетворил его беспочвенные притязания. Но и этого оказалось мало. Я, впрочем, ничуть не удивилась. Такой уж это был человек — подлый, жестокий и упрямый, как мул.
— Истинная правда, — сказал Аристотель. — Эргокл все никак не мог успокоиться и, обуреваемый жадностью, переключился на Филина, у которого было, что отнять.
— Да, — медленно проговорила женщина. — Все так. Солнце садится. — День угасал, солнце неумолимо скатывалось к горизонту. — Можно, я зажгу лампу?
Марилла зажгла лампу, ее руки слегка дрожали. Она задумчиво посмотрела на свою ладонь.
— Я никогда не была трусихой, — сказала она. — Но как же забавно глядеть на свою руку и понимать, что скоро она будет лежать в земле, мертвая… — Женщина задрожала. — После захода солнца мне, наверное, станет холодно. — Она повернулась ко мне: — Там есть маленькая переносная жаровня и немного угля, видишь? Будь любезен, разожги огонь. Я сама плохо умею. Растопку возьмешь на кухне. Мне бы не помешало немного тепла, я обычно начинаю мерзнуть раньше всех. Возможно, потому, что на Сикилии так жарко. Огонь подсушит воздух. Здесь сыро, ведь крыша протекает.
Несколько обескураженный этой просьбой (можно подумать, я ее раб, а не афинский гражданин!), я все же повиновался, сочтя за лучшее не прерывать рассказ Мариллы.
— Ты действовала вместе с Филином, — почти утвердительно, без упрека произнес Аристотель.
— Да, не буду отрицать, — вздохнула она. — Но все придумала я, а он просто делал то, что я говорила, потому что любит меня. Я поклялась, что, когда Ортобул умрет, мы будем вместе, и ему никогда не придется делить меня с другим.
— Я думал, у Филина много возлюбленных, — перебил я. — Говорят, он был влюблен в прекрасную Фрину. И он вроде бы содержал настоящую Ликену — по крайней мере, она была его любовницей, разве нет?
Марилла рассмеялась:
— Да, это правда. Думаю, вы знаете, Филин всегда хотел, чтобы его считали любимцем женщин. Стать любовником Фрины мечтает каждый, это почетно для мужчины. Она ведь не отдастся, кому попало, просто за деньги. Да и Ликена была очень красива. Но эта комедия не продержалась на сцене и одного сезона. Фрина его бросила, Ликена заявила, что уезжает в Византию. Филин нуждался в новой женщине, и его выбор пал на меня.
— Получается, ты была орудием Филина. Тогда ты можешь рассчитывать на снисхождение закона, как рабыня, игрушка в руках хозяина…
— Я никогда не была игрушкой мужчины, — гордо ответила Марилла. — Равно как и орудием. Филин желал меня. Но я назначила высокую цену, очень высокую, — горько прибавила она. — Убийство Ортобула. А сейчас — увы! — я предаю своего бедного Филина. Впрочем, убийство задумала я. И хотели мы только одной смерти — смерти Ортобула.
Не верилось, что эти прекрасные уста могут произносить столь ужасные слова. Марилла, утомленная длинной речью, смолкла, мечтательно глядя на грязную стену.
XXIV
Эрос
Повисло долгое молчание. Никто из нас не торопился его прерывать.
Итак, это правда. Марилла призналась. Ортобула убила она.
— Раз ты созналась в преступлении, — совсем другим тоном произнес Аристотель, — кто-то из нас должен записать твои слова. Я не гражданин, так что давай ты, Стефан. Есть здесь чем писать?
Марилла кивнула:
— В корзине, на маленьком комоде. Ликена писала записки. Я тоже.
Я обнаружил стопку табличек, вполне годных к употреблению, и принес их.
