Иероним снова потянулся пальцами к стилету.
— Ой, у тебя упал апельсин.
Чуть ли не насильно она сунула ему плод в руку. Ее лицо находилось столь близко — ему не нужно было даже наклоняться, не нужно было даже выпрямлять руку, вонзил бы огненное лезвие ей в глаз еще до того, как она успела бы мигнуть. Но вот только этот апельсин, апельсин из преисподней, что ему делать с этим апельсином?
Шулима иронично усмехнулась, ножки мигают в тени.
— Приятель сообщил, что какие-то люди выпытывают о моих давних сделках, что я покупала и за сколько, откуда взялись деньги и тому подобное. Оказалось, что все это компаньоны некого господина Панатакиса. Который ведет в Африке интересы твоей компании. Ведь отпираться, наверное, не станешь, как, Иероним?
Тот выбросил апельсин за борт, вытер ладони полой черной накидки.
— Кто ты такая? — прохрипел он в ответ.
Женщина рассмеялась.
— Как же, как же, неужели ты считаешь, будто бы в ночь Изиды я выдам тебе все свои секреты?
— Помет Чернокнижника!
— Не верь ты этому Панатакису, ведь он величайший мошенник в Александрии. Он сильнее, чем кажется; не мог бы он столь разбогатеть, обладая морфой раба, так что не дай себя обмануть внешностью.
— Ты сидела у его трона во время Крымской Дани!
Амитасе надула губы.
— Ой, ой, ну вот Шулиме и конец!
Она еще издевается над ним! Кровь зашумела в ушах.
Снова он потянулся за стилетом.
Но почему он до сих пор медлит? Рука должна опередить любую мысль. Тем временем, не успел он вытащить клинок из ножен, Шулима уже сидела у него на коленях, опирая ноги о левый борт лодки, обняв Иеронима за шею, пленив его ладонь, стиснувшуюся на стальной рукоятке между их телами, и шептала ему на ухо на аристократическом греческом слова — словно капли горячего меда:
— Иероним, Иероним, Иероним. Послушай мое сердце, испей мое дыхание, увидь мою роскошь. Ведь я не запятнаю твою морфу. Неужто я прихожу от Рога? Есть ли во мне хотя бы след Формы Максима Вдовца? Кто здесь больше похож на бога черного траура и трагической любви? Ну как бы могла я служить Чернокнижнику? Ты не должен так думать.
— Ты была там.
— Да, я была там, сидела рядом с ним. Каким образом кратистосы общаются друг с другом, каким образом ведут переговоры, заключают перемирия, устанавливают границу собственного влияния, как делят керос? Царя, повелителя, вождя они могут вызвать к себе, посетить его дом, выяснить, станет тот данником или нет, поддастся или сбежит — но сама встреча кратистосов лицом к лицу должна означать войну, столкновение Форм настолько могучих, что керос превращается в прах и ломается: каждое слово — это вызов, каждый жест — это принуждение, само присутствие — это уже вызов. Так что лично встречаться они не могут. Высылают посредников. Людей, о которых обе стороны знают, что те не поддадутся, что их Форма достаточно сильна; если они не сломлены, то принесут правду. Они не могут оставаться зависимыми от кого-либо. Они не являются данниками. Они никогда не селятся постоянно в чьей-либо ауре. Они приходят снаружи. Они сами являются гарантией истины собственных слов: то, что они такие, какими являются. Они никогда не лгут, не могут солгать. Ляг, Изида смотрит на нас.
Ах, этот запах, этот запах, что это были за духи: нарцисс, ашуха, фул — эгипетский жасмин? Левая рука расстегивала его кируффу, правая стянула с его головы капюшон. Амитасе наваливалась на Иеронима всем своим весом, нужно было подпереться или упасть на подушки. Когда она стянет с него кируффу — что со стилетом? Иероним развернулся передом к левому борту, делая вид, будто запутался в обширном одеянии, что дало ему пару секунд на то, чтобы сорвать ремни и забросить ножны с оружием в собственную лодку, после этого он сразу же вытянулся навзничь под шатром, захватив с собой и Шулиму. Лодки раскачались. Женщина сунула ему в рот два пальца, после чего слизала с них слюну. — Я сдаюсь, — шепнула она, раскрывая его кируффу. По контрасту с черной тканью его тело было практически белым; ее же тело, загорелое, гладкое, под руками опытных текнитесов сомы очищенное от каких-либо недостатков, морщин, животной поросли, казалось раза в два более живым, гораздо более здоровым, сильным, переполненным жаркой энергией,
Иероним обмотал на своей ладони ее сколотые над шеей волосы, сжав пальцы в кулак, дернул, откидвая ее голову. Амитасе застонала.
— Значит, сражаемся, — прошипел он. — Магдалена Леезе, библиотекарша воденбургской академеи. Твоя Зуэя выбросила ее с «Аль-Хавиджи»; в антосе подобного ей ареса я перерезал бы ликот даже самым тупым ножом. Она же открыла там Форму уничтожения настолько сильную, что и до нынешнего времени у меня из-под ногтя не сошла кровь, а этот шрам на лбу видишь?
— Могу порекомендовать тебе хорошего текнитеса сомы.
Иероним дернул резце. Амитасе не сопротивлялась.
— В одной из своих книжек Леезе узнала этот твой лунный ритуал, — продолжал говорить он. — Или, возможно, сама принадлежала к секте?
— Неудача, шанс один на миллиард.
— Неужели тебя не учили: «Не существует никакой неудачи или везения, имеются только слабые и сильные морфы»?
Шулима продолжала улыбаться.
— Моя была сильнее, — ответила она.
— Ты и обо мне так думаешь? Будто бы твоя морфа сильнее? Будто я готов сделать все, чего только захочешь? Так? Скажи тогда, зачем я тебе нужен? Зачем ты тянешь меня на эту джурджу?
— Ты сюда приехал и не знаешь, зачем? Тогда это отвечает на все вопросы о силе.
Она почувствовала, как уходит его эрекция, сморщила брови. Иероним отпустил ей волосы, закрыл глаза.
Тогда она охватила его голову теплыми руками, поцеловала в лоб, в веки, в уста. Он раскрыл губы. Она куснула его за язык.
— Ты приехал сюда, потому что я попросила. Ты желаешь меня, поскольку я хотела, чтобы ты меня желал. Зачем ты мне нужен? Ты — незачем. Мне нужен Иероним Бербелек. И ты приведешь меня к нему. Я хочу того человека, который может плюнуть в лицо Чернокнижнику.
Он был быстрее ее вскрика, повернув ее на подушках и зажимая руки над головой. Полы их кируфф окончательно спутались — дикая смесь черного и белого: как в шелках, так и в телах. Коленом он развел ей ноги, всунул в нее пальцы, Амитасе вскрикнула во второй раз. Сейчас женщина видела над собой хищную птицу, зависшую в воздухе за мгновение перед атакой. Сузившиеся глаза, расширившиеся зрачки, трепещущие ноздри, жилы под кожей. Иероним раздавливал пальцами ее запястья. Он не отводил взгляда от лица Шулимы и когда заметил первый проблеск откровенного страха, хищно оскалился.
Она облизала губы.
— Одним ударом.
Раз.
Копия самой подробной из всех известных карт Африки, составленной в 1178 году Мазером ибн Кешла по прозвищу Каламус[7], писцом и картографом при дворе Хуратов, после
