III
?
ШУЛИМА АМИТАСЕ
Край солнечного диска коснулся края стены Старого Города. Виктика наконец-то вырвалась из затора на Канопийском Тракте и свернула в северную поперечную улочку. Остановилась она перед узким зданием с давно уже не ремонтированным фасадом. Пан Бербелек и Анеис Панатакис сошли здесь; фактор кивнул вознице, чтобы тот подождал.
После этого он энергично постучал в главную дверь. Практически сразу же им открыла старая невольница с двумя малышами, вцепившимися в ее юбку. При этом она кричала на пахлави кому-то, находившемуся в глубине коридора, так что Анеису пришлось обратить ее внимание, резко хлопнув в ладоши. Только лишь после того она глянула на прибывших, поклонилась и раскрыла дверь пошире… Они вошли. Невольница прошлепала вглубь дома, не переставая кричать, теперь уже, явно, кого-то призывая. Пан Бербелек вопросительно глянул на фактора; тот ждал, машинально пощипывая себя за бороду. Из открытых проходов в помещения, располагающиеся справа и слева, время от времени выглядывали доулосы, слуги, дети. По заваленному всяким хламом коридору достойно промаршировал полосатый кот; зашипев на пана Бербелека, он выскочил на улицу сквозь не прикрытую дверь.
По лестнице спустилась пожилая эгиптянка в черной химате и серой юбке. Измазанная мукой женщина остановила ее, но эгиптянка отправила ее жестом головы. У нее были седые волосы, что в Александрии было чрезвычайной редкостью.
— Эстлос. Анеис. — Пану Бербелеку пожилая женщина поклонилась, Анеиса одарила холодным взглядом.
— Так я пойду, — поспешно сказал Панатакис и сбежал к ожидавшей виктике.
Оба оглянулись, глядели, как он уезжал. Кот тем временем вернулся и с протяжным урчанием стал тереться о ноги эгиптянки. Где-то на задах дома варили медовуху, запах тек нараставшей волной; Иероним почувствовал, как рот наполняется слюной. Он сглотнул, переложил рыкту в левую руку.
— Афина Ратшут, — начала женщина, опустив взгляд на кота, но пан Бербелек перебил ее тихим голосом:
— Знаю, Анеис все мне рассказал. И то, что вы были ученицей Антидекта. Надеюсь, что Анеис не давил на вас, он не отличает просьбы от шантажа.
— Любая просьба — это уже шантаж, — буркнула та рассеянно, оглядываясь за собой, в полумрак дома. Где-то плакал ребенок, пищала флейта.
Вздохнув, она отбросила ногой кота, поправила длинную юбку.
— Вообще-то, мы уже должны идти. Солнце почти зашло, он встает. Пожалуйста.
Они вышли, эгиптянка закрыла за ними дверь. Пан Бербелек плотно закутался в черную кируффу, натянул капюшон; ударил рыктой ближайшего прохожего, заблокировал путь следующему — так они влились в поток пешеходов, текущий через старый еврейский квартал Александрии.
— Может, все же, было лучше взять виктику.
Женщина отрицательно покачала головой.
— Нет смысла, это недалеко, возле прибрежной стены.
Какое-то время они шли молча. Многочисленные амулеты и камни памяти, которыми была увешана женщина, грохотали и позванивали на каждом шагу. На лбу был прикреплен лингоурион — интересно, какие такие болезни лечит моча рыси?…
Когда с Афиной столкнулся бегущий против потока грязный и совершенно голый мужчина, пан Бербелек подал ей руку.
— Он сказал тебе, будто я занималась филонекрой, правда, эстлос? — буркнула та.
Пан Бербелек не ответил.
— Я знаю, что ты потерял там сына. Если носишься с намерением…
— Нет, — грубо отрезал тот.
— Это хорошо. Это хорошо… Когда душа покидает тело, ему можно уже лишь навязывать звериные формы: ест, чтобы есть, дышит, чтобы дышать, существует — только чтобы существовать. То же самое и с автоматонами.
Теперь уже пан Бербелек глядел на седую эгиптянку с холодным гневом.
— Раз уж вы затронули эту тему, — процедил он, — мне хотелось бы узнать, что вы думаете о спекуляциях Олога. Вчерашний «Герас» читали? Вы же пробовали построить такой кероматон, нечего отрицать.
— Больше двадцати лет назад.
— Это не имеет значения. Кому-то другому могло и удастся. И теперь мы имеем Сколиодои.
Женщина качала головой, амулеты звенели.
