– Варвара Петровна, ваш муж чрезвычайно занятой человек, ему же не хватает домашнего тепла и женской ласки. Может быть, отдохнете, посидите дома, займетесь собой?
Приоткрылась грозовая завеса мужского шовинизма. Увидев перед собой широкий и необозримый горизонт, необъятный в своей глобальности, я почувствовала направление северного ветра. Начальник и мой муж – давнишние приятели. Седьмая вода на киселе. Иногда они вместе ездят на охоту в Подпорожский район, в настоящую глухомань, иногда отдыхают в сауне, редко, но их пути пересекаются, преимущественно в мужской компании за бокалом пива. Мой муж никогда не опустится до обсуждения семейных перипетий, не станет обмусоливать в пивной компании супружеские отношения. Кто-то из друзей случайно заметил нюансы в его настроении, рассказал жене, жена – подруге, и понеслось. Сегодня уже весь Питер обсуждает наш предстоящий развод. Мы еще ничего не решили, я болтаюсь во времени между прошлым и будущим, изредка исчезая в эфемерном пространстве, муж отчаянно пытается спасти порушенный нечаянной любовью брак, а город погрузился в раздел совместно нажитого имущества. Кому что достанется…
– Варвара Петровна, как вы на это смотрите? Согласны с моим предложением? – спросил Вениамин Григорьевич, и я нервно вздрогнула.
Я забыла, где нахожусь.
– Вениамин Григорьевич, не очень, но согласна, если вы так решили – что же делать. Посижу дома, отдохну немного.
Дом не спасет меня от беды. Мне станет еще хуже, еще тоскливее, еще бездомнее. Я умру от тоски, как птица в клетке. И вдруг передо мной возникло лицо любимого, он нежно улыбнулся мне, приблизился ко мне, обдал жаром пылающего квартеронского тела. И от меня отступил страх. Я легко выдохнула раздражение. Мне совсем не страшно. Дом станет моей крепостью. Моим укреплением. Он вберет мою боль в свои стены. Дом отогреет обездоленную душу. Вольет в меня новые силы. И я вновь соберу разбросанные повсюду осколки любви, крепко зажму их в руках, прижму к груди, и больше никто не сможет отнять у меня мою последнюю любовь, ни принц, ни даже нищий. Я вышла из кабинета начальника, приветливо улыбнулась Людочке, но юная триумфаторша не взглянула на меня, кажется, я надолго выпала из обоймы преуспевающих сотрудников. Талантливая девушка экономила силы, она приберегала их на будущее. Душевные силы необходимо растянуть на всю жизнь.
У меня больше не было работы. В моем жизненном багаже образовалась огромная прореха. Никогда не задавалась целью сделать карьеру, но добилась определенных высот, из помощника ассистента доросла до начальника отдела. Теперь все закончилось. Я превратилась в обычную домохозяйку. Карьера бесславно перешла в разряд трогательных воспоминаний. В пустом кошельке болтались отголоски служебных сплетен и слухов, интриг и козней. Диплом и трудовая книжка полетели в шкатулку. Шкатулка – в нижний ящик книжного шкафа. Все произошло само собой. Длительное пребывание в трудовом коллективе отзывалось глухой болью в затылке. Муж словом не обмолвился, видимо, ретивый начальник успел предупредить его заранее, исходя обильным потом в престижной сауне.
Я старалась жить в прежнем режиме. Рано вставала, делала зарядку, обливалась холодной водой, все делала по устоявшейся привычке к строгому распорядку. Кормила завтраком мужа, затем сына. Мы обходились без слов, объяснялись в основном жестами и междометиями. Во мне постепенно нарастала злость. Она разрасталась внутри, пуская корни во все ответвления организма. Злость сочилась из пальцев, из кончиков волос, капала из ушей, напоминая змеиный яд. Иногда мне казалось, что она шипит, самостоятельно выдавливаясь из моего организма, как паста из тюбика. Я перестала играть в теннис. Спортивная сумка валялась на антресолях, забытая и заброшенная. Дима растворился в пространстве дома. Днем я вообще не вспоминала о своей любви. И лишь ночью встречалась с возлюбленным, он приходил ко мне во сне. Утром сон забывался, выветривался, стирался. Суета прокрадывалась повсюду, влезала в душу, в сердце, не давала секунды отдыха.
Я привела в порядок квартиру, вычистила все, что можно было вычистить, вымыла, натерла и наскоблила, а затем взяла и безжалостно выбросила массу ненужных и старых вещей. Мне хотелось перемен, организм требовал обновления. В доме стало чище, легче дышалось. Мы славно жили и свободно дышали, но совсем не разговаривали. В доме стояла тишина. Когда все вещи были выброшены, а дела переделаны, я вдруг грустно огляделась. Квартира блистала чистотой и уютом, но мне хотелось счастья. Хотелось полета в безвоздушное пространство. Если я не увижу Диму тотчас же, я тихо умру. И меня похоронят вместо моей соседки. Седая прорицательница переживет всех нас. Она еще придет на кладбище, на своих ногах, чтобы помянуть меня и мою маму. Я тайком от всех плакала. Уходила в ванную и плакала, разглядывая мокрое лицо в зеркале. Слезы струились по лицу, я размазывала их по щекам, влажным пальцем переносила слезы на зеркало, мне хотелось, чтобы отражение тоже немного поплакало вместе со мной. Однажды в ванную вошел муж. Я забыла закрыть дверь.
– Ты плохо себя чувствуешь? – спросил он.
– Нет, все в порядке, – ответила я, попеременно возя полотенцем по зареванному лицу и зеркалу.
Володя внимательно всмотрелся, помолчал, затем подошел и прижал мою голову к себе, к своей груди. Там, внутри моего мужа, гулко бухало сердце, огромное, тяжелое мужское сердце. Наверное, Володе тоже хотелось поплакать тайком от меня, где-нибудь в тишине, перед зеркалом. Но он никогда не плакал, даже в одиночку.
– Варя, ты совсем перестала заниматься собой. Сходи куда-нибудь, проветрись. Тебе нужны деньги?
Будто ударил по больному месту. Мы ведь давно не разговаривали. Не обсуждали наши отношения. Нам невыносимо было даже подумать об этом. Попробовали наладить отношения, но у нас ничего не вышло. Теперь оба сидели в капкане, который установили своими собственными руками. Деньги были нужны для того, чтобы их тратить. Я так всегда считала. А мой муж полагает, что деньги существуют для того, чтобы их зарабатывать. На своей работе я получала приличное жалованье, теперь перешла в разряд безработных жен, целиком и полностью зависящих от мужской прихоти. И я не могла сказать мужу, что мне нужны деньги. Володя вздохнул. Он хотел, чтобы я произнесла хотя бы несколько слов, но я промолчала. Муж вышел из ванной. Я закрыла за ним дверь и снова припала к зеркалу. Мы смотрели друг на друга – я и мое отражение. Мы даже не плакали, слез не было. Они растворились внутри. Их съела жгучая обида.
Зато наш Дмитрий не унывал. Сына устраивал расклад событий и обстоятельств. Мама в доме, значит, долгожданный мир наступил. Свет в гостиной по-прежнему горел по ночам. Компьютер уютно гудел. Семейный очаг нещадно дымился, горел синим пламенем. Сразу после праздника мы похоронили соседку. Старая вещунья все-таки набралась решимости и ушла на тот свет, тихо и молча умерла. Будто всем нам назло. Никого не предупредила. Соседи, проживавшие в моей комнате, позвонили, сообщили радостную новость. Они давно облюбовали выморочную комнату и хотели присоединить к своей, бывшей моей, чтобы сделать общую площадь для себя. Муж незамедлительно занялся организацией похорон. Я помогала ему, стараясь быть полезной в хлопотах. В устройстве чужих и потусторонних дел мы незаметно сблизились. Разрешился вопрос о выдаче карманных денег. Володя выделил для меня небольшую сумму, достаточно солидную, чтобы не унизить мое достоинство. Я молча приняла подарок. Теперь мне приходилось существовать на подношения. Самостоятельная жизнь осталась далеко позади.
Соседку тихо похоронили. Отпели в церкви. Пригласили небольшой оркестр. Никого, кроме нас, на кладбище не было. Мы втроем да священник, и еще певчие. Тихо и грустно, здесь по ходу дела должно быть тихо и грустно. Так положено по установленным самим небом нормативам. Я старалась вспомнить старухино лицо и не смогла. В памяти ничего не осталось. Обычная питерская старушка. Таких старушек много по улицам города бродит, они никак не могут дождаться прихода смерти. Теплое пальто на ватине, валянные из овечьей шерсти старые боты, вытершийся до нитяной основы пуховый платок на морщинистой шее, на голове вязаный берет. Когда-то берет имел белоснежный цвет, а спустя сто лет стал неопределенно-бурым. Пожалуй, в памяти застряли круглые глаза, немного выпуклые, с остановившимся взглядом, стеклянные старческие глаза. Страшно вспомнить. Когда могильщик бросил последний комок земли, чиркнув лопатой по верху земляного бугорка, круглые стеклянные глаза пропали, видимо, старуха наблюдала за процессом собственных похорон. Она боялась, что желанный оркестр не позовут, убедившись, что все исполнено, как она желала, старуха исчезла. Могильщики взяли чаевые, оркестр заспешил к другой могиле, священник, уныло перебирая спутанными рясой ногами, медленно побрел к малиновому
