Муж торчал в кухне, кажется, он хотел поставить сложный химический опыт, пытаясь что-то поджарить. Научный эксперимент не удался. В кухне противно пахло едкой гарью. Я открыла окно. Включила кондиционер. Дмитрий уныло сидел в углу, скромно прикорнув на диванчике.
– Варя, нужно нанять кого-то, а то мы с голоду умрем, – ворчливо сказал муж, – придешь как-нибудь, а в квартире два трупа.
Я подскочила к нему и зажала ему рот обеими руками. Язык не подчинялся мне, он вообще не мог пошевелиться. Я трясла головой, пытаясь произнести хотя бы одно слово, но не могла. Володя спокойным жестом убрал мои руки от своего рта, осторожно опустил их.
– Никогда не прикасайся ко мне, слышишь, – сказал он.
Слова прозвучали как предупреждение. Муж произнес их жестким, каким-то противным голосом, едким, как гарь после пожара. Я почувствовала озноб. Меня затрясло, как в лихорадке. Ему неприятны мои прикосновения. Зато мой язык обрел подвижность.
– Извини, я нечаянно, извини меня, пожалуйста. Просто я хотела сказать, чтобы ты никогда не произносил плохих слов по отношению к себе и Димке. Сейчас я приготовлю ужин. Поиграйте чуть-чуть, – я подошла к плите, а муж отскочил от меня, будто ужаленный. Он чуждался меня, будто ко мне прилипло что-то грязное и скабрезное, постыдное.
Они вышли молча, будто оба играли в молчанку. Обычно такие игры плохо заканчиваются. Слезы капали на сковороду, грозно шипели, предупреждая об опасности. Муж и сын поужинали без меня. Я вышла из кухни, чтобы не нагнетать обстановку. Дмитрий тоже молчал. Раньше он разговаривал со мной, шутил, смеялся. Мы играли в разные игры, бегали по квартире, бросались подушками. Детские игры остались в прошлом. Начались другие. И невозможно было переступить черту, за которой уже не виделся горизонт. Земля уходила из-под ног. Зыбкая твердь напоминала тонущий корабль. Капитан равнодушно взирал на погружение. Моряки на «Варяге» тонули стоя. Мои близкие умирали, как боевые офицеры. Муж и сын прижимали руки к бескозыркам. Они не боялись. Они любили меня.
Ночью я пришла к мужу. В гостиную. Он лежал на диване и щелкал клавиатурой ноутбука.
– Володя, ты можешь простить меня? – сказала я, отводя его руку от клавишей. Отвела осторожно, стараясь не вызвать у него брезгливого по отношению к себе чувства.
– За что? – равнодушно поинтересовался муж.
– За все, что случилось со мной, – сказала я.
– Ты же не виновата, – процедил он сквозь сжатые губы.
– Виновата, я знаю, что виновата, перед тобой, и перед Димкой, и даже перед собой виновата, и я не знаю, чем искупить свою вину, – мне хотелось разжать его губы, сломать жесткую пружину взаимной ненависти.
– Иди спать. У меня ранняя побудка. Проблемы в бизнесе, – он все-таки разжал губы. Улыбнулся. Приветливо и нежно, как обычно. Как всегда улыбался. Выдержка морского офицера. Стоическая и прямая, как стрела, как штык, как морской кортик.
– Может, поделишься со мной проблемами? Тебе же легче станет, – сказала я, не надеясь на ответ.
Муж ничего не сказал, лишь нервно заклацал клавишами, будто волк клыками. Я вышла из гостиной. Подошла к сыну, Дмитрий притворился, что спит, крепко и надежно. Я нагнулась и поцеловала его. Дыхание замерло, сын не хотел моего прикосновения. Он чуждался меня, как отец. Они сблизились, стали роднее и сплоченнее, чем прежде. Еще до того момента, когда на меня не обрушилась любовь.
Ночью ко мне пришел Дима. Мы окунулись в привычный мир. Ночное бдение закончилось лишь ранним утром. Я проснулась от глухого удара. Стукнула дверь в прихожей. Муж ушел. Не простился. Мы стали чужими. Наверное, я получила сполна за свой грех. И все-таки я ждала еще большего наказания за совершенное злодеяние против моих родных. Иногда мне хотелось избавиться от всех, любимых и нелюбимых, оставить их без меня, лишить своего присутствия. Только бы меня не было. И тогда исчезнет все – страдания и муки, любовь и ненависть. Но вдруг всплывали в памяти жаркие объятия, пылающее смуглое тело, ямка на впалом, втянутом вовнутрь животе, тонкая атласная кожа, и я устыдилась собственного малодушия. Любовь останется во мне навсегда, она уже никуда не денется. Не исчезнет. Она будет жить в веках даже тогда, когда меня уже не станет, когда мой прах развеется по ветру. И это уже свершилось. Любовь затвердила за собой право на вечное существование. И мои глаза покрылись влагой умиления. Я вновь любила и никого не хотела покидать. Мы будем жить и будем любить, как бы это трудно ни было, как бы страшно нам ни казалось.
– Димк, ты хочешь прогуляться? – сказала я как ни в чем не бывало.
Сын помедлил, ему явно хотелось пройтись со мной, ведь мы так давно не бродили по улицам города. И ему не хотелось предавать отца. Юношеский максимализм. Во всем и везде юному человеку мнится предательство.
– Собирайся, пойдем на причал. На Дворцовой катера простаивают, проветримся немного, – я ласково подтолкнула его нерешительность.
Сын молча и нехотя подчинился, после трудных и продолжительных раздумий начал собираться в дальний путь. Он медленно натягивал огромные кованые ботинки, долго завязывал непослушные шнурки, будто его посылали в разорившийся совхоз в составе овощной бригады. Мне нужно было набраться терпения. Рано или поздно все закончится. Мой возлюбленный полюбит другую девушку, юную и капризную, менее послушную, чем я. Вдруг это случится сегодня? И я внутренне похолодела от охватившего меня ужаса. Дмитрий медленно разогнулся, посмотрел на меня, проникая в мои тайные мысли. Он будто увидел бегущую строку, скрытую, но явную, сын читал и краснел от стыда за собственную мать. Сын догадался, что, глядя на него, я думаю о неверном любовнике, покрываясь ледяным потом от мысли виртуальной измены. Дмитрий мгновенно скинул куртку, ботинки, шнурки слетели сами, и скрылся в своей комнате. Я ничего не успела сказать в свое оправдание. Сын приревновал меня к Диме. Ревность поселилась в нашем доме, волею судеб став нашей соседкой, любопытной и вездесущей, она совала свой нос везде, куда он мог пролезть. Мои робкие попытки к примирению потерпели полный провал. Муж и сын отвергли меня, будто решили потопить свой личный «Варяг» в мое отсутствие. Они хотели утонуть без меня. Мои грешные мысли вызывали в них отторжение. Родственная ткань безудержно разрывалась, повсюду летали клочья. Мне пришлось приняться за уборку. Руки заняты. Движение отвлекает от тоски. Так легче оттолкнуться от навязчивых мыслей, как от далекого берега.
Работа, спорт и подруги отошли в иную плоскость. Они остались в мирной жизни за чертой благополучия. От прошлого спокойного существования остался лишь мой дом и моя любовь, и они
