Драгунова была не права. Во-первых, она не спешила искать Эллочке корреспондентов в подчинение. Причем корреспондентов толковых, молодых и мужского пола. Эллочка уже мнила себя начальницей, грамотным и справедливым руководителем. Когда под конец недели квадратная морда монитора начинала вызывать у нее отвращение, она видела двух красивых мальчиков – блондина и брюнета – за соседними столами, и от этого у нее начинало сладко сосать под ложечкой.
Во-вторых, злая начальница однажды вызвала ее в свой кабинет и всучила ей старенькую цифровую «мыльницу», посетовав на то, что Пупкин вечно не успевает и вечно все портит, лишив, по сути, Эллочку ее единственного подчиненного и, более того, возложив на нее дополнительные – не прописанные в трудовом договоре! – обязанности.
В-третьих, именно она, Драгунова, каждый понедельник по утрам ходила на закрытые планерки, и только через нее Эллочка – уже опытный редактор – узнавала новости. Новому хозяину завода, Окуневу, Виноградова представлена не была.
И, наконец, в-двадцатьпятых, именно в эту неделю, когда у Эллочки вся жизнь полетела псу под хвост, начальница была с ней как-то особенно строга и неприветлива.
И – главное! – она флиртовала с Бубновым! С ее, Эллочкиным, Бубновым, с ее нераздельной собственностью.
И Профсоюзник был не прав. Ох как не прав! Как смел он так поступить с Эллочкой?! Как смел он после того, что произошло, как ни в чем не бывало общаться с Драгуновой, которая к тому же старше его?
«Ах, как жесток и несправедлив мир!» – думала Эллочка, попивая кофе с эклерами в разгар рабочего дня. И так ей было жалко себя, так жалко. Если бы не Данилка, который помог ей разобраться с фотоаппаратом, Эллочка бы точно сошла с ума от страданий. Ей даже удалось пару раз зазвать его в цеха скрасить ее одинокие блуждания между валов и станков в поисках новостей. Говорить на производстве не получалось, но прогулки среди грохота, свиста, расплавленного металла и неизвестных и пугающих железяк все равно вышли романтичными. Они перешли на «ты».
Но это не спасало.
Любовь приходит, уходит и возвращается, и никто не подает три звонка, чтобы мы успели сориентироваться. Когда конкретно должны произойти эти события, известно где-то на небесах примерно между стратосферой и ионосферой.
В понедельник Эллочка уверила себя: Бубнов для нее – лишь мимолетное увлечение. Что такие, как он, важны и нужны на любом предприятии, чтобы не было так грустно писать однообразные статейки.
Во вторник она честно призналась, что в понедельник она обманывала себя. Но еще не верила в свой проигрыш, еще строила наполеоновские планы по захвату выскользнувшей из рук добычи. Перебирала способы, как-то: магию рун, ворожбу, любимое Маринкой нейролингвистическое программирование, гипноз и моделирование своего будущего усилием мысли. Пришла к выводу, что лучше воспользоваться всем сразу.
Она даже вспомнила настоящее цыганское заклинание, способное вернуть любого, даже самого пропащего возлюбленного. Вот оно: «Любчик мой, голубчик мой, я любушка твоя, съем тебя карими глазами, съем тебя черными очами, стань моим на век свой, аминь». Заклинание должно быть прочитано три раза про себя, с должной верой, глядя на него, но не в глаза (например, на его коленку).
В среду она решила заняться работой над собой. Села и попыталась проанализировать свое поведение. Попутно задумалась над тем, а что, собственно, она хочет от человека рядом с собой? Вышло следующее.
1) Знать, что тебя кто-то любит и ты кого-то любишь.
2) Чтобы было чувство собственной уникальности, неповторимости и незаменимости.
3) А также – чувство собственной значимости, полезности и нужности кому-то.
4) И еще ощущение того, что ты – женщина.
5) Естественно, чувство уверенности, надежности и защищенности.
6) И уверенность в том, что, когда тебе плохо, кто-то подойдет, обнимет и утешит тебя.
В пятницу, начитавшись «Космополитэна», она решила стать женщиной-вамп. Одеться соответственно.
В пятницу с обеда зашла Маринка, выслушала отчет подруги и уверенно заявила:
– Какие заклинания, какая ворожба! Элка, мы живем в двадцать первом веке. Все просто. – Маринка уютно устроилась в редакторском кресле, давая понять, что вещать собирается долго и многозначительно. – Слышала про эффект двадцать пятого кадра?
Эллочка отрицательно помотала головой.
– Все просто. Мозг человека успевает усвоить только двадцать четыре кадра. А двадцать пятый как бы не замечает. Но на самом деле он, этот кадр, откладывается где-то глубоко в подсознании. Не слышала про опыты в американских кинотеатрах, когда каждым двадцать пятым кадром в фильме шли картинки с попкорном и продажи этой гадости сразу увеличились в два раза?
– И что? – все еще не понимала Эллочка.
– А то! Данилка работает с программами, которые позволяют делать свое видео. Он берет песню, которая ему нравится, и делает на нее клип, нарезая видеоряд с какого-нибудь фильма. Получается занятно. Все замечательно: берем у него какой-нибудь клип, вставляем вместо каждого двадцать пятого кадра твои фотки в соблазнительных позах и показываем Профсоюзнику. Он просматривает, говорит: мол, ничего, хороший клип. А потом у него возникает неодолимое желание видеться с тобой. Как тебе идейка?
– У меня нет фотографий в соблазнительных позах... – покраснела Эллочка.
– Ерунда. Обратись к Пупкину. Хватит ему боеголовки чемоданами возить. Пусть своим делом позанимается. Я, кстати, видела тут его шушукающимся с твоим Профсоюзником в курилке. Что у них может быть общего? – И убежала, оставив бедную Эллочку сбитой с толку окончательно и бесповоротно.
Качели стали взлетать и падать все стремительнее. Вот буквально минуту назад Эллочка, уверовав в двадцать пятый кадр, предавалась мечтам, как все еще может быть хорошо... Снова видела себя в богатой карете, где они ехали вдвоем, а за окном мелькали «пушкинские дали» – пейзажи средней полосы России: березовые рощи, поля до горизонта... Они направлялись в собственное имение, как в новую прекрасную жизнь, в которой просто по определению не могло быть ничего плохого, никакой боли, никакого предательства, никаких обид...
И тут же опять делала страшное в своей простоте открытие: Профсоюзник ее использовал.
И уже не сердце Эллочкино, а ее самолюбие жестоко страдало. Потерпеть фиаско на глазах у всего предприятия! Быть использованной, оставленной, не нужной лягушкой на глазах у всех этих толстых теток, серьезных напыщенных мужиков, старательно прятавших своих деревянных лошадок! Примерить хрустальный башмачок и обнаружить, что он тебе мал – какой позор!
Эллочка сидела на рабочем месте, но отвернув монитор к окну, чтобы не раздражал.
Разве достоин Профсоюзник вести ее, Эллочку, по жизни за руку, спасать и оберегать такое большое сокровище, как она?!
Разве достоин он подхватить ее на руки и усадить в карету? Ну какой мужик может оставить столь прекрасную женщину, как Эллочка?!
Эллочка, эта маленькая сильная девочка, ни за что не могла признаться себе, что хрустальный башмачок ей не подошел. Поэтому быстро придумала себе, будто это не Бубнов потерял к ней интерес, а она сочла его недостойным и решила его бросить.
(«Если тебе оказался мал хрустальный башмачок, значит, это был не твой башмачок», – мудро сказала бы Маринка, но Маринка была занята своими делами и даже на звонки по мобильному не отвечала.)
И Эллочка решила сказать Бубнову все в глаза, а как девушка с сильной эстетической составляющей, решила бросить его красиво.
Она быстренько повернула монитор к окну задом к себе передом и накатала стихотворение, чего, надо сказать, она не делала со времен пламенной любви к Гаврилову.
