отправилась на второй этаж. Сердце Эллочки почувствовало недоброе. Кабинет Малькова был закрыт.
Эллочка уже собралась было уходить, но тут ей почудились какие-то звуки за дверью. Она прислушалась. Там явно кто-то был. Эллочка, оглядевшись внимательно в обе стороны коридора, осторожно поскреблась в дверь и прошептала: «Маринка, это я – Элла». Звуки прекратились. Эллочка постучалась. Дверь ей открыла Маринка с красным опухшим лицом, втащила внутрь и быстренько защелкнула замок.
– Марина, что с тобой? Ты плачешь? – Эллочка даже растерялась: плачущая Маринка никак не укладывалась у нее в голове.
– Нет, не плачу, радуюсь и улыбаюсь, – Маринка наскоро вытерла слезы и сопли и села за стол на свое место. Перед ней лежали бумаги с размытой принтерной краской и подписями начальства, куча одноразовых носовых платков и разорванная фотография ее с Данилой.
– Маринка, – охнула Эллочка, – ты разошлась с Данилкой?!
– Разошлась! – фыркнула Маринка и неожиданно взвыла. – Он меня бросил, Элка, бросил, понимаешь? – ее прорвало. – Я ему весь день звоню, а он трубку кидает, я три раза в компьютерный отдел бегала, якобы бумаги относила, а он от меня но-о-ос во-оро-отит...
Эллочка Маринку обняла, к сердцу прижала и пыталась вытереть ей лицо, но почему-то не одноразовыми платочками, а документами по мозырьским колоннам. Маринка от колонн нетвердо отмахивалась.
– Что случилось, что случилось? – тупо бубнила Эллочка.
– Я ему весь день звоню, а он трубку кидает...
– А вчера?
– А вчера я думала, его в самом деле нет или связь плохая, а позавчера он мне домой не позвонил, а обеща-а-ал... Два дня уже от меня бе-е-егает. Ничего страшного не случилось, чего он на меня обиделся- а-а?
– А позапозавчера?
– А позапозавчера я ему сказала, что к нам скоро аист прилетит с подозрительным свертком...
Эллочка обалдела:
– Каким свертком?!
– Ма-а-аленьким таким...
– Откуда?!
– Отсюда! – Маринка похлопала себя по животу.
Эллочка окончательно впала в транс и, перестав утирать сопли Маринке, сама высморкалась в проектную документацию. Маринка тут же почему-то перестала ныть.
– Представляешь, сволочь какая! Я ему говорю: у нас ребеночек будет, а он меня дурой обозвал и не звонит. Все они, мужики, такие! – Маринка отпихнула Эллочку, вскочила со стула и, размахивая кулаком перед носами воображаемых мужиков, скандировала: – Козлы! Козлы!
– Козлы... – радостно согласилась Эллочка: все-таки приятно, что не тебя одну бросили.
– Ну я ему покажу! Я ему дам! Бросить меня! Нет чтобы обрадоваться, что я беременна, предложить мне руку и сердце, так он меня бросил!
– Может, он просто не знает, как себя вести?.. Не готов стать отцом...
– Ага! Это, – Маринка сделала неприличный жест, – он всегда готов, а отцом – фиг вам. Все они одинаковые.
– Мариночка, все еще образуется... – Эллочка попыталась усадить Маринку на стул, обнять. – Он же тебя любит.
– Да у него другая завелась! Его видели с другой – город маленький!
– Видно, такая наша бабья участь...
– Не такая... – загадочно сказала Маринка, слезы у нее высохли моментально. – Ничего, я ему уже показала кузькину мать.
– Что ты сделала?!
– Я тут ночью мимо его дома проходила... С ведром краски. А у него там машина стоит под окнами.
– Ты подожгла его машину?!
– Нет. Я ему ее расписала.
– Что ты написала?
– Любимое русское слово из трех букв с одного боку и с другого по всей длине, – Маринка довольно улыбнулась.
– Марина! Ты что – с ума сошла?!
– А что? Мне нужно было написать ему: «Мой милый, что тебе я сделала?..», – обиделась та.
– Но почему – матерное слово?
– Филолог хренов, потому что мы – в России, а это слово – как раз все, что нужно, выражает. Всю полноту моих чувств. Ладно, я и без него проживу, и ребенка сама воспитаю.
Эллочка была в трансе.
– Это же такие деньги! – В Эллочкином понимании машина – это было святое, что-то очень дорогое, холимое и лелеемое.
– А жизнь мне ломать – можно, да? Пусть теперь в такую машину свою новую возлюбленную сажает. – И довольно заметила: – Он сегодня на работу на троллейбусе приехал.
Вечером, ровно в пять, подруги закрылись в редакции. Эллочка, озираясь в окно, в которое прекрасно было видно радостно покидающих рабочие места трудящихся, нацедила бальзама. Выпили.
– Легче тебе стало от твоей ночной акции? – спросила Эллочка, разжевывая буфетский бутерброд.
– Ты не представляешь! Ей-богу – с души отлегло, – но вид у Маринки был печальный-печальный, и она тут же налила еще.
Выпили.
– А ты как?
– А никак.
Выпили еще. Эллочка поставила диск с какой-то музыкой, но веселее не стало. Пить продолжили.
– Я одного не могу понять, почему, стоит перед мужиком открыться, стать самой собой, расслабиться... Оставить всех других, поверить, что именно он – мужчина твоей мечты, не испугаться зачать от него ребенка... Как он тут же тебя бросает. Да еще дает напоследок под дых... – Маринка потеряла мысль.
– Мариночка, а может, ты сама немного не права была в отношениях с ним? Ну... с этим своим «воспитывать мужиков надо»? Мужик – он ведь тоже человек. Ему ласки хочется, добра...
– Может... – ныла Маринка. – Только что теперь делать-то?.. На машину мою он обиделся. «Унизила ты меня», – говорит. Но я же не хотела. Что мне ее, продать теперь?
– Ты думаешь, и меня Профсоюзник бросил? – тянула свое Эллочка.
– Бросил.
– А что же мне делать?
– А послать его к едрене фене, – Маринка махнула рюмкой в неопределенном направлении, – давай пошлем их всех к едрене фене, а? – Приступ вины перед Данилкой у нее прошел.
– Маринка, я становлюсь алкоголичкой.
– Элка, ты становишься феминисткой.
На пустой желудок они уже дошли до стадии уважения.
– А это одно и то же?
– Не знаю...
– А ты кто по гороскопу? А Данилка?
– Я – Овен. А Данила – Близнецы.
– А я – Рыбы. А Профсоюзник – Рак.
– И что?
– А у меня подруга в центральной газете работает журналистом. И попутно гороскопы сочиняет. Мне когда грустно, я ей звоню и говорю: «Напиши, пожалуйста, что у Рыб на следующей неделе все будет замечательно...» А потом покупаю свежий номер, открываю гороскоп и на душе так хорошо становится...
