Месечина
Я худа и бела от причины:
положила меня мать под «месечину»,
в лунный свет уложила голодный,
в луч холодный.
Говорила ей бабка, учила:
не клади ты дитя под «месечину»,
прячь ты люльку в угол самый тёмный,
самый сонный.
Только зря бабка мать мою пугала:
хоть и вышла она замуж за цыгана,
над обычаями нашими — смеялась,
издевалась.
Четверых родила от цыгана,
а потом сама же и ругалась:
больно много кричат, говорила.
Не любила.
И однажды по весне, вжасмина цвете,
положила меня спать в лунном свете,
а сама взяла и в лес убежала
рысью шалой.
А луна-то кровь цыганскую любит:
целовала луна мои губы,
целовала, пока не побледнели,
да пожалела.
Налетела утром бабка чёрной птицей,
подхватила меня, как волчица,
унесла далеко, под иконы,
бить поклоны,
да отцу кричала, темнолица:
«Говорила, не женись на волчице!»
А я тихо глядела, глядела,
как луна полетела.
Золотые струны
В моей клетке прутья —
Золотые струны.
На таких не много
Наиграешь песен.
Мне бы разогнуть их
Да сыграть на лунных,
Над рекой дороги
Под обрывом леса!
Мне бы только силы
В кружевные перья,
Мне бы только стали
В коготки-царапки —
Пела бы, не выла
В яму завечерья,
Да плясала с шалью
Чёрной моей бабки...
Льётся блеск латунный —
Надо мной глумится,
Злой тоскою крутит.
Отворите дверцу!
Разорвите струны!
Отпустите птицу!
Дайте просто прутик —
Клад
В ночь на Ивана Купалу
В чаще, от елей чёрной,
Клад золотой искала
Так, наугад, девчонка.
Были костры у речки
Алы. Смеялась ночка.
Плыли по речке свечки
На голубых веночках.
Злые босые русалки
С белыми в лунь волосами
С лешим играли в салки,
Щёки ему кусали.
В ночь на Ивана Купалу
В чаще, от смеха звонкой,
В мокрой траве отыскала
Горсть чешуи девчонка.
Бутерброд
Принцесса заточена в башне из стали, стекла и бетона,
белеет лицо за окошками шестнадцатого этажа.
Принцесса давно не ждёт ни рыцаря, ни дракона,
и даже ни тонконогого, беспомощного пажа.
Она вышивает маки, да только никак не вышьет —
распятая ткань пылится, пожалуй, четвёртый год.
