для птиц. Я ударился плечом о стойку под тентом на корме, а мгновение спустя налетел лодыжкой на кожух лебедки на носу. Виктор сидел в шезлонге, глядя на горизонт по ходу яхты. Он только увидел мое лицо, как сразу же вскочил. Мне казалось, что для объяснений потребуется слишком много времени, и произнес только одно слово:
– Клофелин!
Он побежал вслед за мной. Я оглядывался, убеждаясь, что доктор не отстал, не потерялся, не отвлекся на какую-нибудь чепуху. Передо мной появлялись, как быстрые кадры, лица капитана, Дамиры, генерала и исчезали после взмаха моей руки. Распахнув дверь каюты, я остановился в прихожей, не смея подойти к лежащему на полу телу Алины, чтобы не мешать врачу.
– Мою сумку! – крикнул он, приседая перед Алиной, лежащей на порожке душевой кабины, и протянул мне ключ от своей каюты. Я уловил и понял его быстрый взгляд. Врач словно хотел спросить, нужен ли мне этот ключ или же я справлюсь своими силами. Сейчас можно было обойтись без этого отступления, без этой скрытой иронии, потому как каждое мгновение надо было потратить только на спасение Алины, и я, с трудом погасив в себе взорвавшуюся злость, выхватил ключ и выскочил в коридор.
Игнорируя приказ капитана, живая начинка яхты торопилась заполнить зрительный зал, чтобы не пропустить очередное зрелище. Я столкнулся с плечом генерала; кажется, он выронил барсетку. Мои злость и поспешность выделяли меня среди всех как человека действия и наделяли привилегиями: мне безоговорочно прощалась грубость, как безусловно прощается пожарному агрессивная разрушительность, с которой он врывается в охваченное огнем здание. Сумка Виктора была тяжелой, больше напоминающей кофр с фотоаппаратурой, нежели походную аптечку. Дымящаяся госпожа Дамира отскочила в сторону, освобождая мне путь, как курица из-под колес трактора на проселочной дороге. Где-то за кадром чувствовалась безмолвная тень Стеллы. Золотой россыпью поблескивал рот Мизина; студент рассказывал девушке о том, как кто-то где-то выпил тормозной жидкости и все закончилось летально.
– Жива?
Виктор не ответил мне. Кивнул на ноги Алины, и мы подняли девушку с пола и перенесли на кровать.
– Она при вас пила таблетки? – спросил он, раскрывая сумку и выкладывая на стол шприц, упаковку со спиртовой салфеткой и ампулу коричневого стекла.
Я испытывал непреодолимое желание схватить Виктора за плечи и хорошенько встряхнуть, будучи уверенным, что это обязательно поможет ему прийти в себя и начать адекватно реагировать на ситуацию. Для спасения Алины принципиального значения не имело, при мне она выпила снотворное или в одиночку. Уместнее было бы поинтересоваться, успел ли я промыть ей желудок.
– Чем это было вызвано? – продолжал допрос Виктор. Он жаждал мести, но для полномасштабной операции не располагал достаточно сильным оружием и оттого выглядел жалко. – Вы поругались? Может быть, принуждали ее к суициду?
Он стянул Алине руку чуть выше локтевого сустава резиновым жгутом и ввел иглу в вену.
Я не счел нужным отвечать на его вопросы. Собственно, ответы ему не были нужны. Он даже не замечал, что я молчу. Он слышал только себя и, должно быть, со стороны находил свой психологический натиск внушительным и беспощадным.
В каюту зашел капитан. Лицо его было встревоженным, причем тревога деформировала лицо вопреки воле, и это было символично: он не контролировал уже не только собственную физиономию, но и ситуацию на яхте. Молча взглянув на пачку из-под таблеток, на стакан воды, стоящий в лужице, капитан спросил меня:
– Это очень опасно?
Я не ответил. Во-первых, потому, что не знал ответа. А во-вторых, мне было стыдно за капитана. Пусть он был трижды обижен на доктора, но если считал унижением своего достоинства задать вопрос врачу о здоровье своей пассажирки, значит, у него были большие проблемы с самооценкой. Виктор тоже проявил себя как мальчишка, требующий реванша за былые поражения. Сейчас он был на коне, он был безусловным монополистом в деле спасения Алины и мог диктовать капитану любые условия. Мы все об этом знали, и потому предложение врача прозвучало как омерзительная игра в поддавки:
– Простите, господин капитан, что мне пришлось нарушить ваш приказ, но я сейчас немедленно вернусь в свою каюту и не выйду из нее до самого Кипра.
Он закрыл замки на своей сумке и закинул лямку на плечо.
– Не прикидывайтесь идиотом, – процедил капитан, бледнея от ненависти. Он стегал свою ладонь медной цепочкой, словно болью сдерживал в себе страшного зверя. – Никто не может запретить вам выполнять свой долг.
Не желая больше разговаривать, он круто повернулся и вышел из каюты.
– Я вас тоже не задерживаю, – изменившимся голосом произнес Виктор. Он удовлетворил амбиции сполна и, балансируя на грани превращения в объект насмешек, поспешил избавиться от меня.
Я видел, что лицо Алины порозовело, дыхание стало отчетливо выраженным, но она все еще не приходила в сознание. Виктор уже не суетился, морщины на его лбу разгладились, что могло быть хорошим признаком, и все-таки я должен был увериться, что Виктор более не нуждается ни в чьей помощи и не оставит Алину в беспомощном состоянии.
– Вы останетесь здесь?
– Я должен отчитываться перед вами? – вопросом на вопрос ответил Виктор, и тон, с которым он произнес эти слова, лишал дальнейший разговор всякого смысла.
Я обошел врача, присел у кровати и просунул руку под подушку. Виктор, полагая, что удивление обязательно унизит его достоинство в моих глазах, смотрел на пистолет подчеркнуто безразлично. Я снял с гардеробной полки обойму и вогнал ее в рукоять «макарова», затем затолкал оружие за поясной ремень под рубашку и вышел из каюты.
Пусть думает обо мне что хочет! Ровным счетом плевать на мнение окружающих! Ровным счетом!
Глава 33
При всех моих комплексах поверженного соперника я готов был снять шляпу перед Алиной, разумеется,
