Между полосатыми шторами я сначала разглядел хрустальную люстру, потом – стоящие в ряд черные серванты с посудой и книгами. Напротив них громоздился низкий и широкий диван, обшитый той же, как и шторы, полосатой тканью. Посреди комнаты стоял круглый, из темного дерева стол. Филя сидел за ним и перебирал стопку журналов, а Татьяна наполняла кипятком из самовара чашки. У меня в душе что-то шевельнулось. Какое-то неприятное чувство стало распирать в груди. Я с ненавистью смотрел на Филю, на его тонкие губы, длинный нос и цепко следил за взглядами Татьяны, обращенными на кассира.
«Э-э, дружочек, – сказал я сам себе. – Ты ж ее ревнуешь! Ты же втюрился в нее, как пацан! Это уже лишнее. Это будет только мутить сознание и направлять все мысли в одну сторону – как бы этот пеликан не проткнул своим носом ее сердце».
Они разговаривали вполголоса, я видел их губы и отдельные фразы мог разобрать.
– Я думала об этом, – говорила Татьяна, придвигая чашку ближе к Филе. Положила ложку, налила в розочку варенья. – Но не в такой же степени он альтруист, чтобы…
– В такой, – перебил Филя. – Ты, конечно, можешь закрыть на все глаза и, как говорится, провести разведку боем. Но на это уйдет несколько лет, и в итоге ты останешься у разбитого корыта. Нищей вдовой.
– Но усадьба, земля? – спросила Татьяна. По интонации я понял, что она волнуется. Филя говорил неприятные для нее вещи.
– Земля взята в аренду без права наследования, – спокойным тоном уверенного в своей правоте человека ответил кассир и загнул палец на руке. – А про усадьбу уже давно всем известно, что это будет центр российской… как это?.. разговорности?.. тьфу! Словесности! И этот центр, к слову, уже передан в собственность Министерства культуры. Сына, который бы продолжал его дело, которому можно было бы оставить деньги, у него уже нет. Полная пустота вокруг, если не считать алчущих родственников в кавычках… Нет-нет, я тебя не пугаю. Все это можно проверить, пожалуйста!
Несколько секунд они молчали. Филя без интереса листал журналы и ковырял ложечкой в розочке с вареньем.
– Неужели на его счету совсем не осталось денег? – спросила Татьяна, садясь за стол. Я прекрасно видел ее лицо. Странное чувство – только что я целовал ее губы, мы прижимались друг к другу, лежа на моем диване. Теперь она – как музейный экспонат – за стеклом, недосягаема, неприкосновенна.
– Почему не осталось? – возразил Филя, но больше для того, чтобы пощадить чувства девушки. – Кое- что еще осталось. Но он построит еще одну школу, и тогда уже точно ничего не останется. Я едва успеваю списывать деньги с его счета.
– А вдруг больше ничего не успеет построить? – быстро спросила Татьяна, не поднимая глаз, и как-то нехорошо улыбнулась.
Филя вскинул голову и откинулся на спинку стула.
– А-а-а! – протянул он, кивая. – Понятно. Понятно. Интересный вопрос, как говорят политики. Но и в этом случае, дорогая, ты останешься ни с чем. Потому что существует такая интересная штучка, как завещание. Ты читала его? Ты уверена, что твое имя будет в нем фигурировать?
– А ты читал?
Филя усмехнулся и снова принялся за варенье.
– Я слишком хорошо знаю Николаича, – ответил он. – Очень часто у подобных пращуров, повернутых на русской культуре, случается вывих мозга. Как, например, у Льва Толстого. Свою горячо любимую жену, между прочим, он не пожалел, все свои романы завещал государству. А жене – булочку с маком. Так и наш старик поступит – будь уверена! Сына он потерял, внуков в связи с этим не предвидится – зачем ему теперь деньги? Разве что в могилу с собой забрать. Вот он и торопится деньги в землю зарыть! Уже сам не знает, что еще в нашей деревне построить… Я тебя сильно огорчил?
Татьяна не ответила. Она наливала в чашку кипяток. Вода уже переливалась через край, над самоваром клубился пар, девушка этого не замечала.
– Пожалей свою молодость! – добивал ее Филя. – А народ у нас злой, не простит за то, что пыталась продать себя старику… Да вас все равно не распишут! По этим… как их?.. морально-этическим нормам! Ничего ты не выгадаешь. Ни-че-го!
– А я… (невозможно разобрать оставшиеся слова – Татьяна закрыла краник и повернулась к окну спиной).
Они оба рассмеялись. Я видел – Филе смех дается через силу. Он нервничал и дважды уронил ложку на пол.
– Выходи лучше за меня, – сказал он вроде как в шутку. Эти слова я разобрал безошибочно. – Может, мне что-нибудь обломится, тогда поделюсь с тобой.
– Надо подумать, – сказала Татьяна, опустила руку на голову кассира и потрепала его за волосы. – Но если мне одной обломится, то делиться… (Не разобрать остальные слова, спрятала губы в чашке!)
– С огнем играешь, девочка, – стараясь не скатываться с шутливого тона, произнес Филя, постукивая ложкой по столу. Он смотрел прямо перед собой, и мне казалось, что он видит меня. Но этого не могло быть – я находился в тени.
– Нет, не я, – покачала головой Татьяна. – Ты же знаешь, кто у нас играет с огнем.
Они сидели по разные стороны стола и пристально смотрели друг другу в глаза. Филя что-то спросил, не разжимая зубов, но разобрать слова было невозможно. У меня даже в ушах загудело от напряжения. Татьяна, выждав паузу, молча кивнула.
– Ты хорошо подумала? – с явной угрозой в голосе спросил Филя и, с грохотом отодвинув стул, вскочил на ноги. Одновременно с ним из-за стола поднялась Татьяна. Ее лицо стремительно розовело. Я встал на цыпочки и вытянул шею в ожидании финала, но девушка вдруг быстро подошла к окну и зашторила его.
Я мысленно выругался, пятясь, вернулся в тень колонн, там некоторое время безнадежным взглядом окидывал нависающую надо мной террасу, закрытые наглухо окна и двери.
Странная борьба происходила в моей душе. Чувства смешались, наслоились друг на друга, как ледяные
