транс. Тогда как здесь, в оккультном святилище, творилось истинно магическое таинство, происходили алхимические реакции и попирались основные физические законы. Это был банк – невиданная во вселенной фабрика абсурда. Место, где из денег делают деньги. Из ничего – еще большее ничто. Но такое ничто, что обращается в несметные материальные объекты. Непостижимость этого процесса, в концентрированном виде отражающего мистицизм всей капиталистической экономики, всегда захватывала Вадима.
Добавляя психологического эффекта к долгой процедуре Проверки, Выяснения и Уточнения (им бы меня еще на весах взвесить, как кандидата в Рай – на предмет праведности!).
Однако же сегодня что-то опять помешало Вадиму. Наверху лестницы он увидел всего-навсего дорого одетого перекачанного долдона, а в совсем потерявшихся между скулами и надбровными дугами глазках – просто врожденную тупость в степени знакомого наркотического опупения. Эта пленка искусственных эндорфинов, как полупрозрачные птичьи веки, покрывала зрачки абсолютно всех представителей фауны Резиденции, встречаемых Вадимом по пути. Представители были закачаны зельем до отказа – и оттого в своем беге по коридорам (два из трех – с мобилой у уха) так напоминали гиперактивных сомнамбул, которые за очками (весьма частая деталь облика) прячут эту самую пленку, а телефон у уха держат затем, чтобы несущийся из него хаос фоновых шумов препятствовал проникновению в счастливый мир монетаристского глюка раздражающих раздражителей из внешнего мира. Псевдожизнь торжествовала в главном здании тем более наглядно, чем шустрее суетились ее субъекты, чем ярче отблеск несуществующих суперблаг, к которым они якобы бежали, светился на вдохновенных субъектовых лицах.
Самое интересное, думал Вадим, пакуясь в лифт (девушка слева как раз завершила беседу по сотовому, а молодой человек справа начал), – это кому и за каким хреном занадобилось подсаживать такое количество биологической массы на иглу ложной стимуляции, заставляя ее направлять всю природную витальность на нервозное потогонное нихре-нанеделание? От чего так старательно отвлекают избыточную энергетику вида homo sapiens, заземляя ее в перегной денег и понтов? Какую эсхатологическую мельницу вращают все эти младшие менеджеры, старшие брокеры, черные маклеры, агенты по распространению, дилеры, юрисконсульты, пресс-атташе, секретари-референты, эксклюзивные дистрибьютеры, меся подошвами ковролин своих офисов, а пальцами – кнопки айбиэмовских клавиатур и нокиевских телефонов?
Одна из трех зеркальных стен пугнула его сумрачным небритым мизантропищем в старом кожане (с китайской куртки он так и не удосужился свести кровь). Правый карман слегка оттопырен. Доппельгангер вышел на тропу войны, с неожиданной приязнью подумал Вадим и подмигнул гаду. Соседи косились.
Третий этаж, куда лифт опростался Вадимом, контрастировал с прочими. Этаж был начальственный – здесь имели место берлоги Цитрона, Пыльного и иной руководящей нечисти калибром сильно выше среднего. Здесь были иные темпы, иные децибелы, иные мины. Здешняя коридорная фауна уступала разнообразием и активностью – вялые молчаливые эндемики как бы полностью провалились внутрь себя. Отчетливыми половыми признаками обладали лишь представительницы невнятной категории, традиционно именуемой “модели” (модели чего? – всегда хотелось уточнить Вадиму), столь же непременные в подобном антураже, сколь тараканы на коммунальной кухне – отчего и кажущиеся родом мелких (не в смысле роста – как правило изрядного, а в смысле общей бытийной незначительности) домашних, или в данном случае офисных, паразитов (хотя и обладали, наверное, номинальной деловой функцией – каких-нибудь секретарш).
Расставаясь в преддверии кабинета главы отдела информационной безопасности с тертой своей курткой, Вадим испытал страннейшую для себя неохоту. Относилось это, понятно, не к кожану – к содержимому правого кармана. За то ничтожное время, что Вадим таскал с собой Гимнюкову волыну, он успел наладить с ней загадочную телепатическую связь. Или, скорее, наоборот – пистолет прощупывал нового владельца, нуждаясь в симбиозе (чей уже, если на то пошло, и результат имелся...). Надо сказать, Вадим никогда не болел (в сознательном возрасте, по крайней мере) характерной для инфантильных интеллигентов платонической любовью к оружию, и над соответствующими справочниками отпотел свое в детстве, в том же возрасте, что над избранными статьями Малой медицинской энциклопедии. Но, оказавшись обладателем пусть скромного и невзрачного, но пистолета – устройства, предназначенного только и исключительно для уничтожения ближних, – он обнаружил, что тот помаленьку забирает над ним власть. Ощущение вооруженности замечательно попадало в резонанс стойкой, чуть лихорадочной взбудораженности, которую сообщало Вадиму презрение к столь позорно облажавшейся профессиональной реальности – и, похоже, взбудораженность подпитывало.
– Садитесь, – устало, едва ли не с отвращением указал Пыльный.
Вадим подумал, что во время оно Михаил Анатольевич, наверное, вот так же начинал допросы вверенной его попечению мелкотравчатой диссиды – еще до начала общения создавая у подследственного впечатление, что валандается терпеливый и незлобивый, в сущности, следователь с ним, попусту упорствующим, бог знает как давно и безрезультатно. Помимо воли включаясь в игру, “подследственный” робко опустился на краешек стула, догадываясь, что ему полагается волноваться, и в свете этого оценив нехитрый, но эффективный прием визави. Тот держал немотивированно долгую паузу, то зависая длинным носом над лежащими перед ним на столе (темном, массивном и бескомпромиссном, как надгробие – не в пример экспрессивному дизайну, скажем, околоземного Очкастого “деска”) распечаткам, то прилипая к клиенту лишенными выражения глазами цвета болотной ряски.
Процесс затягивался – от нечего делать Вадим стал смотреть в окно. Там меню тоже было небогатое: в непривычном ракурсе их собственное невзрачное здание да соседский слепой брандмауэр, продублированный шматом безнадежного декабрьского неба. В пику всему этому в допросной горел интенсивный свет и стояла тяжелая субтропическая жара.
– Все, что сейчас будет произнесено в этом кабинете...
Вадим вздрогнул, не сразу сообразив, откуда несутся скрипучие фонемы.
– ... никогда не должно покинуть его пределов, – без всякого ударения, но с суконно-казенным пафосом завершил Пыльный.
– Разумеется, – поспешно согласился Вадим и изготовился к диалогу. Однако вместо града вопросов последовала пауза номер два.
– Чем вы можете объяснить, что в болванке по рекламным балансам за квартал вместо шестидесяти трех и двух по эффективности – пятьдесят девять кома шесть? – и эта, вторая, реплика главы инфбеза сумела застать Вадима врасплох, когда он уже приноровился к новому Великому Молчанию.
– Э-э... м-м, – он безуспешно пытался въехать, о чем, собственно, речь. – Тут, понимаете ли... Видите ли. Михал Анатольич. Тут такая запутанная, неоднозначная...
– Это вы составляли новогоднее обращение? – не дослушав, прервал его Пыльный.
– А?.. Да, Михал Анатольич. По личному, так сказать, поручению...
Пыльный свернул шею толстому перу Montblanc и покивал укоризненно: все, мол, с тобой, голубчик, ясно.
– Была дана высокая оценка, – неожиданно для себя сформулировал Вадим.
– И что же вы делали в помещении пресс-рума двадцать седьмого декабря сего года с восемнадцати десяти до девятнадцати тридцати пяти? – Пыльный вскинул взгляд от “монблана” на Вадима, и тот понял: вот он, настоящий вопрос. Как в боксе. Два удара отвлекающих, третий – нокаутирующий.
– Проводил анализ отчета Инфонет-фонда о влиянии глобальных коммуникаций и мультимедиа на банковское дело, – единым духом выпалил он заранее заготовленное.
– А что вам сказал Воронин, когда застал вас в пресс-руме? – тут же, без малейшего промедления, довесил Пыльный.
Знает?! Или – на понт берет? Надо отвечать. Отвечать...
– Воронин?! – с ненатуральной натуральностью изумился Вадим. Другого выхода, кроме как придерживаться зачатой совместно с покойным Гимнюком недоношенной версии, все равно не было. Кроме того, он хорошо помнил завет кого-то из лубянских патриархов, поучавшего: “Никогда ни в чем не признавайтесь! Даже если муж поймал вас за хуй на своей жене, отрицайте все. От страха хуй станет маленьким, вы вырветесь и убежите”.
– А разве Андрей Владленович это... заходил в пресс-рум? Двадцать... э... позавчера? Нет-нет, – Вадим развел руками, растопырив пальцы, решительно отодвигая в сторону, отметая саму подобную возможность. – Не заходил Воронин тогда... ну, при мне. Точно.
