– Any problem? – донеслось сверху. Вадим ощутил себя персонажем седобородого анекдота: “Ой, говорящая!..”
– It’s okay, Tony, – Смилла заколебалась, не зная, штурмовать ей следующий уровень или ретироваться из игры.
– А вообще фуфло все эти стрелялки, – пренебрежительно сообщил Вадим. – И “Ломка” эта фуфло. И фильм твой будет фуфло полное. Зря ты контракт свой подписывала.
Суперзвезда обернулась, посмотрела на Вадима уже с персонифицированным интересом. И кивнула гребенчатой головой джойстика иконке Quit.
... Запарыш более всего смахивал на молодого университетского профессора-гуманитара. Худой, бледный, с очень плотно прилегающими к продолговатому черепу не по возрасту редкими черными прядями, в удобных брюках “хакиз” и джемпере с капюшоном поверх джемпера без капюшона. В узких очочках. И дико запаренный. Он принесся стремительно, заложил вираж вокруг телохранителей, без перехода, не снижая темпа и не реагируя на Вадима, пошел вываливать на их со Смил-лой столик рыхлые ворохи невнятного Вадиму american english. Длинный палец запарыша нервически полосовал таблецо электронного блокнота “ньютон”. Смилла отвечала так же нервно и непонятно. Они полаялись примерно с минуту, по истечении коей запарыш унесся, оставив на поле боя “ньютон”, а Смилла, теперь запаренная не менее, раздраженно хлопнула сразу полстакана своего оранджуса.
– Cool! – она звучно припечатала стакан к столешнице. – Кажется, Новый год я встречу в этом fuckin’ снэкбаре... Что ты за гадость куришь? – Смилла сварливо отогнала ладонью дым от лица.
Вадим галантно затушил кэптэнблэчину в блюдце.
– Слушай, – хлюпнул он горячим айришкаф-фе. – Каким макаром тебя вообще сюда занесло?
– Fuckin’ promotion. Fuckin’ tour. Fuckin’ Europe, – на Вадима она не смотрела. – Fuckin’ Russia. Fuckin’ Cohen, – последнее было сказано с особенной ненавистью, и Вадим предположил, что подразумевается мистер запарыш. – Fuckin’ party. How d’you say in russian? Уломал, да? – Вадим кивнул. – Я не хотела. Он уломал. Реклама, нужные люди. Fuckin’ bizz, – она подтянула к себе “ньютон”, начала совать пальцем в экран. – Fuckin’ Михалков – кто это? Клуб “Обломов”. Fuckin’. Новый год по-русски, fuckin’ caviar. I fuck this родина предков! Fuckin’ погода, – пояснила она, отрываясь от экранчика. – В Шереметьево метель. Эта задница Коэн боится садиться, cocksuccer. Сели в первом попавшемся порту. И вот – пожалуйста, – она развела руками, будто презентуя кому-то неутешительный факинг снэк-бар. – Новый год по-русски.
Они помолчали.
– И вообще, – не добившись ничего от “ньютона”, Смилла отпихнула блокнот к краю. – Теперь весь график fails.
– График?
– Первого Москва. Второго Лондон, – Смилла перечисляла с нарочитой монотонностью персонального органайзера. – Интервью. Би-би-си. Четвертого Лос-Анджелес. Переговоры с продюсером. Бонусы к контракту. Двенадцатого Сидней. Андрэ там играет.
– Андрэ?
– Мой boyfriend, – судя по тону, бойфренда Андрэ нежная Смилла с удовольствием утопила бы в параше. – Теннис. Пятая ракетка. После двадцать пятого съемки. И мне еще надо освоить кун-фу – Коэн нанял какого-то китайца... мистер Лю? мистер Ши?.. У него десятый дан, – добавила она, заметив, что Вадим ухмыляется.
– Ну и нафига тебе все это? – Вадим, наклонив чашку, полюбовался золотым песком гущи.
– Что – это?
– Вся эта псевдожизнь... (Смилла посмотрела непонимающе.) Bullshit. Бня. Тебе что, бабок не хватает? Чего ты маешься этим дерьмом? Мотаешься по всему миру как сраный веник. В фильмах играешь идиотских. Козлы какие-то покоя не дают. Тебе что это – нравится?
– Это моя работа, – непонимание во взгляде перешло в иную качественную категорию: она никак не могла определиться с линией поведения.
– Херово тебе, – пожал плечами Вадим.
– Мне херово?.. – суперстарлетку все-таки проняло: темные брови уползли вверх (а глаза у нее действительно – почти ирреальные...). – Это ТЫ МНЕ будешь говорить, что мне херово?!
– Конечно я, – спокойно подтвердил Вадим. – Мне зашибись. Я чего хочу, то и делаю. А ты, по-моему, вообще не знаешь, чего хочешь. Занимаешься полной ерундой, никому не нужной – кроме тех денег, которые за твой счет воспроизводятся. Я бы с тобой не поменялся.
Смилла Павович даже не нашлась, что ответить.
– Ладно, дело твое, – Вадим посмотрел на часы: пора было встречать Ладу. – Мне вообще-то по барабану, – он встал. – Бывай. Хэппи нью йер.
Ну вот и все. Прощай, оружие. Вадим заперся на защелку. Осторожно снял с бачка фаянсовую крышку, осторожно пристроил на край унитаза. Повертел в руках последнюю, невостребованную, волыну – никелированную, киногеничную. Все. Теперь уже действительно – все.
“Дипбагаж” – два нехилых и нелегких места (как только Лада их одна ворочала? – впрочем, ТАКАЯ ноша не тянет), – минуя всякие рентгены, отправился в багажный отсек. Кроме лунинского наследства, они вообще ничего с собой не взяли. Посадка объявлена. Лада ждет у турникетов. Он положил пистолет в воду. Пристроил крышку бачка на место. Рейс на Сингапур. Вылет – в 23.10. Две пересадки. В Сингапуре пересядем на Сидней. И оттуда уже – по прямой. И привет Гогену.
Он щелкнул запором, вышел, автоматически посторонился, пропуская какого-то торопливого мужика, которому, видать, приспичило именно в покидаемую Вадимом кабинку. Притом что туалет был совершенно пуст (не считая, разве, второго кента – у раковин)... Странность эту Вадим еще и не воспринял-то толком – когда проходящий вплотную мужик несильно шевельнул левым плечом, и он вдруг перестал дышать. И сейчас же мужик, коротко и точно пробивший Вадиму в “солнышко”, ловко захватил его локтем за шею, впихнул обратно в кабинку. Вадима развернуло, белая, почти чистая фанерная перегородка – словно сама была створкой на петлях, запахиваемой резким толчком, – крутнулась сбоку и с маху ударила в морду. Почернела враз, отскочила обратно – и косо повисла, покачиваясь, в изрядном отдалении: сортирным потолком.
Потолок замывало маревом – слезы хлестали. Носоглотку залило, переполнило: все это густо-соленое, едко-теплое текло соплями на лицо, скапливалось в горле, – Вадим спазматически сглатывал, а снизу встречными спазмами поднималась тошнота. Вся голова стала резервуаром боли. Она лежала в щели между перегородкой и унитазом, затылком в мокро-холодном, щекой прижимаясь к холодному же фаянсу. В мареве возникла темная фигура – и из совсем другой точки тела пришла совсем другая боль, стократ более дикая, отменяющая вообще все, кроме себя. Ему дали по яйцам. Вадим с всхрапывающим хлюпаньем скорчился, подтягивая ноги, заваливаясь набок, сворачиваясь вокруг толчка. Бьющий добавил еще по жопе, трамбуя. Захлопнулась дверца.
В пах словно воткнули и крутанули пару раз мясорубочный винт.
Но фаршем стало все тело. Упираясь лбом в фаянс, Вадим выплевывал и никак не мог выплюнуть кровь. Вместе с жидкостью вышло твердое – зуб? зуб, – язык нашарил брешь в верхних передних.
– Где бабки, мудак? Он не понимал.
– Где бабки? – его еще раз пнули – не сильно, стремясь уже не причинить боль – обратить внимание.
– Что?
Его опять перевернули на спину. Рукой – Вадим увидел нагнувшегося над ним мужика.
– Где наши бабки, пидор?! – мужик терял терпение. – Ну!
– В... багаже.
– Где?!
– В багаже... Два чемодана...
– Каких чемодана?!
– Ко... ричневые. С печатями. Дипбагаж.
– Рейс! Рейс, бля!
– Сингапурский... Сейчас вылетает.
Спрашивавший, распрямившись, быстро выскочил из кабинки. “Я в багажную, давай, вали его – и за
