соответствующих государств. Короче, грязи и демагогии было много, ясности – никакой. Толку тоже: начатое следствие по-тихому сдохло...
Туннели нарезали пейзаж на неравные фрагменты – как плохой кабельный телесигнал перемежает фильм темным экраном. Иногда сигнала не было по несколько минут – под перейденный Суворовым поверху (да еще с боем) перевал Сен-Готард мы нырнули чуть не на десять. Дорога огибала бока гор, чередовалось направление крена, словно в задумчивом слаломе; то с одной, то с другой стороны распахивались пропасти, ты вдруг оказывался на авиационной высоте: мелькавшие глубоко внизу городки стояли высоко над ущельями. Дух захватывало, челюсть отвисала. Путепроводы перечеркивали друг друга на разных уровнях под разными углами, рельсы всасывались в дыры туннелей.
...Неутомимый и неостановимый Серега сумел даже добыть контактный телефон Кройцлера – но пока не дозвонился: то занято, то не отвечает. «Просветитель»-ренегат по-прежнему обретался в Цюрихе – и в любом случае ехать стоило туда: пообщаться, на худой конец, с местными газетчиками, освещавшими скандал. Попутно выяснилось, что и в Цюрихе у Мирского имеется добрый приятель («А есть вообще в Европе хоть один город, где у тебя не живут знакомые?» Рыжий честно задумался: «Есть... но мало»). Вася такой Колесников, экс-петербуржец, «дизайнер одежды»...
(Интересные все же времена на дворе: в мире, кажется, осталось только две профессии – пиарщик и дизайнер. Если садовник, как Варька, художник, как покойный Шатурин, и портной, как оный Вася, называются одинаково – чудится в этом, хочешь не хочешь, некий подвох... Мир рекламщиков и оформителей. Конфетная обертка без самой конфеты...)
Вася даже пообещал встретить нас на вокзале – «под ангелом». «Хауптбанхоф» оказался здоровым и разветвленным – и никаких ангелов в нем не обнаруживалось. Наконец мы тормознули под свисающей с потолка одного из главных залов разноцветной грудастой бабищей с громадным туловищем, ма-ахонькой головкой и предположительными крыльями. Уверенности в том, что эта тварь (сиделось под ней как-то неуютно) и имелась в виду дизайнером, не было – тем более что сам Вася не просматривался.
На агрегате навроде утюга, воняющем бензином, подъехал мужик в оранжевом жилете, слез со своего насеста, принялся подметать шваброй мусор, шуганув девку неопределенного возраста с рюкзачком за спиной и младенцем в коляске. Пару раз профланировали правоохранители в разного цвета униформе – не обращая никакого внимания на стеклянную фляжку вискаря, из которой я прихлебывал.
– А, российские рефлексы, – фыркнул рыжий, заметив мой стрем. – Это ваши менты ищут только повод докопаться и развести. Здесь, если не дебоширишь, на хрен ты со своим бухлом никому не нужен... Ну вон он, Васек, слава богу...
Росту в Васькй было метр шестьдесят пять от силы.
– Странные у вас ангелы. – Я ткнул пальцем вверх.
– А! Ну да... Между прочим, художница, которая его... ее изваяла?.. в общем, изготовила, – умерла от отравления красками, – жизнерадостно сообщил дизайнер.
Мы спустились в подземный гараж и погрузились в Васин, как это ни смешно, «мини-купер» (новый). «Кстати, в Европе принято пристегиваться...» Да, думаю, это не та Европа, где находится, скажем, раздолбайская Италия. Даже за те десять минут, что мы ехали к Колесникову на H?gelstra?e, я убедился, как мало похож – просто стилистически – Цюрих на все, виденное мной в Средиземноморье. И какой он вылизанный.
Экс-«питерский», как выяснилось, неплохо устроился: жил он на тихой такой, премилой, в гору взбирающейся улочке совсем недалеко от центра – десять минут ходу до озера, – в недешевеньком трехэтажном доме на десяток квартир. Когда мы поднимались из подвального гаража, я обратил внимание на открытую железную дверь сантиметров сорока толщиной (в проеме за ней была темнота).
– Что это у вас? – Я хмыкнул. – Банковское хранилище?
– Бомбоубежище, – оглянулся Вася.
– В смысле? – Я не понял, шутит ли он.
– В прямом. До самого недавнего времени все дома в Швейцарии в обязательном порядке оборудовались бомбоубежищами. А все крупные шоссе, кстати, проектировались как запасные полосы для самолетов. На случай войны.
– С кем это вы воевать собрались? – прибалдел я. – После семисот – или сколько там – лет нейтралитета? В центре благополучной Европы? С Лихтенштейном?
– Между прочим, – продолжал хозяин, ведя нас по лестнице, – при семи миллионах населения в Швейцарии только сухопутная армия – больше трехсот тысяч человек...
– На хрена?!
– А логика тут ни при чем, – подал голос Мирский. – Это массовый невроз. Фрейдистский комплекс. Благоприобретенная мания. Слишком мирные и нейтральные. Слишком хорошо живут. Слишком богато. «Щастливые швейцары» – это из Карамзина?.. Самая крепкая в мире валюта. Один из самых высоких уровней жизни. С затертого Средневековья не воевали. Представляешь, какие тут тараканы в башке заведутся?..
– Я? – переспрашиваю. – Не, не представляю. Я, если ты забыл, три недели как из России.
– Н-ну да...
Квартирка Васина – четыре комнаты, включая совмещенную с кухней столовую, – производила странное впечатление. В стильненько, с богемным минимализмом обставленной (низкие широкие лежанки, один- единственный книжный стеллажик, функциональный минимум мебели, мелкие художественные безделицы), в ней было мало бытовых объектов, зато полно избыточных: длиннейший ряд шампуней-гелей-кремов- дезодорантов в ванной, музейная коллекция соусов-приправ на кухне... Последнее, впрочем, объяснялось кулинарными увлечениями хозяина – встретил он нас, например, швейцарским национальным блюдом (кажется, единственным таковым) фондю: это сыр, плавленный в белом вине со специями, коий надлежит черпать насаженными на особые вилочки кусочками хлеба.
Мирский черпал, азартно чавкал и бодро врал про меня и про то, что привело нас в «Гельветическую конфедерацию», – я косился на него, пытаясь понять, откуда взялось у меня алогичное чувство уверенности. А здорово, сам себе удивляясь, подумал я, что этот клоун за мной увязался.
«... Слышь, Юр, я должен кое в чем тебе признаться. Помнишь Энрико – к которому мы в Венецию ездили?..» Когда «джентльмен удачи» позвонил Сереге сообщить про убийство Страно – он, естественно, поинтересовался, в какую такую «тему» мы с рыжим влезли: в случайность совпадения наших расспросов с автоматными очередями в Милане он, разумеется, не поверил. Мирский отвечал уклончиво. Энрико настаивал – и Серега понял, что тот «сделал стойку». Видимо, «санитар леса» чуял тут тренированной своей интуицией возможность разжиться полезной инфой. Тогда рыжий без подробностей описал реальное, в общем, положение дел – что я помимо воли попал, кажется, в какую-то многоходовую и многофигурную варку с участием покойного адвоката, и мы с ним оба по разным, но личным причинам заинтересованы разобраться, что к чему. И тогда Энрико напрямую предложил: все, что нароешь, – сообщай мне. Я в накладе не останусь.
Поначалу и сам Серега не очень верил, что нам удастся хоть что-то надыбать. Но когда я обмолвился насчет Виктора... «Понимаешь, еще фигня какая... По контракту с моим универом я отстрелялся. Они предлагали его продлить, но знаешь... как-то все надоело». Тем более что Энрико рыжий знает – за ним действительно не заржавеет. Гонорар поделим.
К тому же у тебя куча знакомств в куче стран, добавил я про себя... И свободное знание всех главных европейских языков... И всяческие компьютерные умения... И вообще – вместе веселее. Не говоря о том, что одна голова хорошо, а две...
«Ты хоть понимаешь, чего мы таким макаром допросимся?» – спрашиваю, непонятно на кого злясь. «Ну что ж мы, совсем дураки? На хера нам на рожон лезть?..» Тут не успеешь понять, куда залез, собирался сказать я... Хотя чего было говорить: рыжий и сам, конечно, все знал. Но... Смотрел я в эту наглую небритую рожу, в эти сообразительные шпанистые зенки – и прекрасно видел: он же авантюрист. Его же носит... Не в бабках же дело – не в них одних, по крайней мере...
Кстати. О бабках... Я совершенно не был уверен, что по окончании собственной работы (ровно две трети оговоренного месяца, между прочим, уже прошли – двадцатый день, как я отчалил) я решу возвращаться домой. Я слишком хорошо помнил телегу Костика. Не говоря уже о том, что и с работой-то не все, выходит, ясно – а соответственно, даже с положенными мне двумя штуками. Тем более – что, блин, такое две штуки
