причины. Смерть Артура стала для него шоком, ничего толком он, конечно, по этому поводу не знает, слухи в академической ихней среде ходят самые дикие. Чаще всего поговаривают, что работал Белянин на какие-то спецслужбы и что-то такое лишнее узнал. Виктор действительно вернулся. Уезжал куда-то на курорт. Почему тайно? Насколько ему, Латышеву, известно, по сугубо личным, чтобы не сказать (я очень зримо представил ядовитую ухмылочку на декадентской доцентовой физиономии) интимным, причинам...
Почему он показывал мне в свое время фотографию Ларри Эджа? Набор снимков для тестирования ему прислали психологи Фонда...
А еще доцент сообщил, что относительно недавно – где-то вскоре после убийства Белянина – к нему, доценту, приходил интересоваться моей судьбой и теперешним местонахождением (безрезультатно, по понятным причинам) человек с корочкой Федеральной службы безопасности.
Насчет Виктора всё подтвердили последующие сетевые сношения с несколькими адресатами в родном городе. На фоне моих тонких конспирологических построений реальность выглядела сущей издевкой.
(Дядь Витя, старый сухарь, обремененный суровой женой и разновозрастными детьми, в преддверии пятидесятилетия завел молодую любовницу, к каковой еще и угодил в безоговорочное подчинение. Сначала все держалось в тайне – хотя именно из-за этой девицы он вернулся полгода назад из Москвы. И уже после их внезапного отлета на Гран-Канариа в конце сентября до знакомых стала доходить отрывочная информация. К середине октября Виктор вернулся, объявил жене об окончательном разрыве, и весь сор посыпался из избы.)
К одному из моих корреспондентов следователь ФСБ тоже являлся – по мою душу.
Мишка говорил, что сами немцы Гамбург не любят – за «новодельность» и эклектику. Странная привередливость для страны, где после союзнических бомбардировок вынужденная «новодельность» – проблема всех без исключения больших городов, каждым решаемая по-своему, причем редко (если верить тому же Мирскому) когда удачно.
Мне Гамбург понравился – эклектика его гляделась гармоничной, вполне стильной, лишенной дурной претензии. Тем более что космополитичный портовый мегаполис порядком отличался от той же Баварии в смысле меньшей утрированности национального типажа – что мне лично, скорее, импонировало.
Скептичный Попов, правда, утверждал, что немецкий этот – равно как и прочие западноевропейские – типаж в любом случае давно обречен, причем обречен биологически. Кивал на оккупировавших Европу цветных и приводил апокалиптические данные насчет среднего возраста коренного и пришлого населения в главных европейских государствах, а также количества детей в белых и иммигрантских семьях. (Как, говорят, советские эмигранты третьей волны, попав в Америку, делались большими консерваторами, чем самые упертые республиканцы, так и «новые европейцы» из числа наших – я имел возможность убедиться – пекутся о судьбе белой расы и традиционных христианских ценностей куда трепетнее здешних аборигенов...)
– Ты по улицам ходишь? – бормотал Михаэль себе под нос, поглощенный изуверскими операциями, производимыми над красно-черной манерно выгнувшейся трубкой при помощи неприятно блестящего трехчленного инструмента по прозвищу «гинеколог». – Видишь, сколько их?.. Причем у нас еще ладно! Ты в Париже не был? Там негров и арабов, по-моему, уже больше французов. Что-то около шестнадцати, если я правильно помню, процентов нынешних жителей той же Франции родились не в ней. То есть это не считая иммигрантов во втором и третьем поколениях, которых там море! – Он совал трубку в рот, зажигалку – в трубку и принимался часто, на паровозный манер, пыхтеть. Пузо смотрит на люстру, руки свисают с подлокотников: буржуин торжествующий... – Они же как – нелегально приезжают в Европу, остаются тут (потому что депортировать их трепетным европейцам не велит гуманизм), плодятся (они вообще отлично плодятся, не то что местные) – а по европейским законам все, родившиеся здесь, автоматически получают гражданство ЕС! – Попов разводил руками: опаньки! (По комнате плыли фруктовые ароматы.) – Забавная это штука – европейская демократия. Совсем не лицемерная, нет... То же гражданство. Вот напринимали сейчас в ЕС всякого постсоветского дерьма: Латвии, Эстонии и прочих. Есть у меня в Латвии один знакомый. Русский по национальности. Родился там и прожил пятьдесят лет. Думаешь, у него есть латвийское гражданство? – Мишка оглушительно хлопал широкой левой ладонью по внутреннему сгибу правого локтя. – Русская свинья, какое ему гражданство, ты что! Так что, хотя эта сраная Латвия теперь член ЕС, он, проживший в ней всю жизнь, ко мне сюда приехать вообще не может: потому что с его статусом ему для поездки из ЕС в ЕС нужно столько раз во всех посольствах доказать, что он не верблюд – и забашлять нехило! – что легче повеситься. И что, кого-то это гребет среди западных правозащитников? – Он делал повторный жест еще энергичнее и громче. – Будут они о правах русских заботиться, щас! Русских они традиционно ненавидят и ссут, как черт ладана, – любых. Зато какой-нибудь негритенок, черный, как моя жизнь, чья мама год назад в грузовом контейнере сюда приехала из Сьерра-Леоне (причем ни она, ни он ни на одном европейском языке толком говорить не будут никогда в жизни!), – вот он полноправный европейский гражданин, на него распространяются все конвенции, ему полагается пособие, на котором он до старости и просидит, ни хрена не работая (зачем?!) и торгуя наркотой... Вот он пользуется всеми бонусами продвинутого общества, он свой, родной!.. – Раскрасневшийся Мишаня орал и размахивал руками, забыв про трубку: национальный темперамент решительно брал верх над пестуемым бюргерским образом. – Ну, этот родной вам обеспечит криминальную статистику, не сомневайтесь! За ваши собственные деньги вас же и отпидорасит. Из некоторых парижских пригородов – это я из первых рук знаю – девяносто процентов белых давно сбежало. Чтоб просто в живых остаться!
Барбара с ухмылочкой косилась из кресла, в котором свернулась, поджав босые ноги, – я не знал, сколько из сказанного до нее доходит: по-русски блондинка слегка секла.
– ... Ладно, пусть я расист, радикал, и вообще какое мое дело, я сам сюда приехал семь лет как. Ладно. Молчу. Но местные, все эти герры и мсье, – они, что ли, довольны?! Прямо так и исходят демократическим гостеприимством, как же! Я чего все про Францию – у меня там просто одна хорошая... (быстрый взгляд на жену) знакомый жил, как раз под Парижем, в таком Сен-Море, пригороде, полчаса на РЭРе. Причем это не арабское гетто никакое – наоборот, тишайший пенсионерский буржуазный такой поселочек, беленькие двухэтажные домики... Так вот, она... разговорился как-то с тамошней французской бабулькой, интеллигентной такой: у вас, мол, столько этих, чернокожих... афрофранцузов... «Да, есть такой... э-э... вопрос... непростой местами... конечно, все понятно, но вообще-то... если говорить о моем частном мнении... (это бабулька ей говорит!) Будь моя воля... я бы всю эту публику посадила на один ба-альшой корабль... да и отправила бы через Средиземное море – домой, в Африку... – помолчала и добавила: – А на середине бы – утопила!»
– Ну так а зачем они их пускают? – спрашиваю, ставя на столик пивную бутылку.
– А затем, что сами размножаться отучились! Знаешь, почему ЕС просирает экономические показатели и Штатам, и Япониям всяким? А в перспективе – будет отставать еще больше? Из-за демографии! Местная рабочая сила здесь, во-первых, дорогая – немец или француз за копейки и без полного набора социальных гарантий горбатиться не станет; во-вторых, ее мало. Живут долго, рожают мало, пенсионеров уже чуть ли не больше, чем работающих. Ну не хотят размножаться! Это объективное биосоциологическое, так сказать, обстоятельство – низкая репродуктивная активность плюс высокий уровень социальных запросов. Не больше одного ребенка в семье, да и того рожают, когда полностью уже себя обеспечивают и кредиты все выплатили, – годам так к тридцати пяти... И ничего ты с этим не поделаешь, не заставишь же трахаться насильно. Остается вливать свежую кровь, пускать всех этих – из контейнеров. А также принимать в свой ЕС абы кого из Восточной Европы, скоро вон вообще Турцию примут... Только они дураки. Они надеются этих ребят из Алжира и Буркина-Фасо интегрировать тут, отмыть, обучить, цивилизовать – сделать из них новых европейцев: с хорошо стоящим членом и университетским дипломом. Ага! Разинули чавку! Так они и станут интегрироваться! Они – алжирцы да конголезцы – народ простой: они если видят, что кто-то им просто так, за красивые глаза и нихренанеделание бабки платит, то и будут сидеть на социале пальцем не шевеля. Потому что у них там в Африке все просто: если кто-то позволяет на себе ездить – то он слабак, а значит, на нем надо ездить! И они правы. И будущее – за ними: такими, какие они есть, а не такими, каких их хотят видеть белые гуманисты-общественники. Потому что человек – в целом, как вид – объект биологии, и решающими в конечном счете всегда оказываются преимущества биологические: агрессивность и плодовитость, а не цивилизационные, вроде благосостояния, технической оснащенности и гуманистического воспитания...
