white bitch. Когда ему в руки попадает white bitch, она подвергается таким мучительным издевательствам, таким бесчеловечным пыткам... Водила заверил меня (почти участливо), что умру я в любом случае – совершенно независимо от того, при чем я или ни при чем, знаю хоть что-нибудь или нет. Более того, совершенно независимо от того, скажу ли я сразу всю правду, стану ли запираться или врать, умирать я буду ровно настолько долго и мучительно, насколько у них хватит мастерства и старания, а этого у них – хватит...
Не врубающийся длинный то и дело переспрашивал (видимо), на пояснения Губастого сначала хмыкал – потом его это стало явно раздражать: он двинул локтем мне в рыло (сидючи слева, попал как раз по больному-распухшему – я дал себе волю и взвыл) и что-то императивно просипел (молчать, сука!). Я скорчился, водила заржал, длинный (морда у него тоже была костистая, как бы вся навыкате, сплошной мосол, и сам он из одних громадных мослов и состоял) засмолил косяк. Явно не опасаясь, что полиция остановит и понюхает.
(Я, признаться, несколько на это надеялся, на полицию: не могло же, по идее, после таких ночных погромов не быть повсюду сплошных ментовских кордонов... Зря надеялся – никаких признаков ажанов нигде: словно иммигрантская революция уже победила и белые менты разогнаны все на фиг.)
Потихоньку светало; жиденький туман расползался в стороны от автобана, делая ненастоящими голые деревья. Мы продолжали гнать на ста с лишним – прямо, прямо, и вскоре я опять занудил: не убивайте. А потом: не убивайте – за меня могут заплатить. «Факинг бул-лшит, кто за факаного тебя заплатит?» Я решился: «Я сказал неправду – я не совсем случайный человек. Меня послали очень влиятельные люди, которые могут за меня много заплатить. Если вы меня привезете к вашему боссу, он меня убьет и никто ничего не получит. А вы можете получить за меня...» – «Шат ап, ю, сакер!» – заорал водила, но я не заткнулся, закончив безграмотной скороговоркой: «На бумажке, которая была у меня, где телефоны, есть номер, по нему можно позвонить и сказать, что я у вас, и сказать, что вам нужны деньги, – попробуйте позвоните...» Тут мне снова засветил локтем Мосластый.
Некоторое время я не мог ни соображать, ни говорить, а когда смог, шепотом просипел: «Позвоните, что вы теряете. Номер, рядом с которым буквы Си-Эм...»
Я в свое время выписал на тот самый обрывок и телефон, по которому звонил из Гамбурга...
Какова вероятность, что они поверят и позвонят? И что Мирский сообразит, что к чему? Если он все-таки не врал в своих электронных письмах, не ведет двойной игры и т. д. (Что он может сделать? Сказать следователю Альто, например. Если тому действительно нужен такой свидетель – пусть что-то придумывает. В конце концов, он представитель титульной итальянской спецслужбы – может же она договориться с французскими коллегами? В данной ситуации любое европейское гэбье – да вообще кто угодно – для меня предпочтительнее того, к кому меня на скорости сто с лишним везут двое безбашенных арабских обкурков...)
Я отдавал себе отчет в своих шансах. Но что мне оставалось?..
Водила что-то говорил Костлявому – я остро пожалел о незнании их мовы. «Позвоните...» – я заранее отвернул лицо: удар пришелся по уху.
Пятьдесят километров до поворота на Дижон.
Квелый рассвет слева-впереди был вроде невыключенной днем неоновой вывески. Оживали и замирали «дворники», мелкие капли сдувало с бокового стекла. С гулким шумом заслоняли полмира и отваливались назад фуры.
«Чей это номер?» – после долгой паузы вдруг спросил водила. «Того, на кого я работаю». – «Кто он?» – «Человек, на которого работал Фарах». Корявый английский мат: «Фарах ни на кого не работал!» – «Позвоните, скажите, что у вас Юрий, что вам нужны деньги. У этого человека очень много денег». Корявый английский мат, требование заткнуться, обещание все мне отрезать.
Поворот на Дижон. Не повернули.
Сколько у меня времени?..
Тускло блестящий автобан, встречные фары. Пасмурное небо, ангары, корпуса, громадные названия брендов. Граффити на опорах путепроводов. Голые перелески. Бурая палая листва и зеленая ноябрьская трава.
Скрюченное тело начинает затекать. Саднят стиснутые железными кольцами запястья. Зверски болит спина.
Времени я не знал – только косясь на спидометр и сверяясь с указателями, прикидывал, как долго мы едем.
Дорога № 15. Лион – 175.
Начало платного участка. Заорать, привлечь внимание? Мосластый загодя обнимает меня длиннейшей ручищей за шею, прижимает снизу к подбородку лезвие, что-то цедит. Мы подъезжаем. Лезвие убирается, но рука остается. Костлявая рожа – вплотную...
Забашляли, проехали.
Арабы вроде про меня забыли. Я время от времени повторял: «Позвоните, вам заплатят» – они либо не реагировали, либо Костлявый небрежно, но сильно бил.
Сколько еще?
Ни хрена они, конечно, не будут звонить. Лажа это все. Полная лажа.
Лион – 70.
42
Где-то к исходу четвертого часа, проехав Лион, остановились заправиться. Мосол придвинулся, воняя кумаром, бормоча увещевательно, с хрустом водя по моему щетинистому горлу тупой стороной лезвия – словно побрить меня собирался. Мы притормозили перед насосом с 95-м Е, вынужденные пропустить в последний момент синюю «Мазду-Premacy». «Number?» – полуобернувшись, почти без выражения произнес вдруг Губастый. Я в первую секунду даже не понял, у кого он это спрашивает, – так давно он не обращал на меня внимания; и лишь чуть погодя сообразил, что говорит водила по-английски... Номер? Какой номер?
Мосол непонимающе глянул на Губастого, на меня. Из «мазды» вылезла покачивающаяся на шпильках коза.
Номер Мирского!
Еще секунду я ничего не понимал – я хотел сказать: «Он на бумажке» (не могли же они не взять клочок с номерами!), но тут до меня дошло, как обухом: бумажка у Мосла, а ему Губастый не хочет ничего говорить...
Это был финиш. Я не помнил наизусть номер Мирского.
Девка впереди сунула шланг в бак. Губастый смотрел перед собой. Костлявый давил мне на шею, вонял потом и шалой.
Я сейчас просирал единственный свой крохотный шанс. Вот в эту минуту.
...Я же набирал его в Гамбурге! Один раз, всего один раз...
Девка вынула шланг. Вспоминай!!!
Черт, черт...
«Мазда» отъехала, Губастый подал вперед. Код Италии – тридцать девять? Дальше?! Три цифры – код мобилы, семь цифр – номер...
Я закрыл глаза. Не помню... Не помню!! Код – три-четыре-семь? Три-семь-четыре?.. Дальше! Девять- пять-два?.. Девять-ноль-пять?.. Нет... Нет...
Губастый вылез, оставив дверь открытой, воткнул в бак «пистолет». Я отчаянно зажмурился. Девять... Мать...
Шесть-ноль-три... Господи... Пять-ноль-три... Некий толстый жгут судорожно перекрутился у меня в башке, как выжимаемый изо всех сил пододеяльник – капли с него текли по морде потом... Шесть-два- три...
Нет.
Не вспомню.
Губастый сел, прикрыл дверь – не до конца, газанул, повернул, остановился у дверей домика. Перебросился парой реплик с Костлявым, полез из-за руля.
– Тридцать девять, три-четыре-семь, девять, пять-ноль-три, шесть-два-три! – выпалил я.
