рельсы – огромная удача, что народу почти нигде не было (замечая кого-нибудь, я либо сворачивал, либо прятался)... В конце концов сквозь щель в воротах я пролез в какой-то полутемный гулкий складской ангар, протиснулся, никем не остановленный, между железными стеллажами с картонными коробками – так глубоко, как только смог, – осел на пол, привалившись к одному из этих стеллажей... Попытался отдышаться. Совладать с головокружением, тошнотой, неравномерным ш-ш-шорох-х-хом в ушах (cотрясение мозга – надеюсь, не сильное)...
Я чувствовал себя одним сплошным синяком. Ребра, интересно, все-таки сломаны? Нагнулся вперед, вбок – больно, здорово: но о чем конкретно это говорит, не понять. Весь в кровище: рожа – в своей, руки – в чужой... «Браслеты»... Куда я в таком виде попрусь?
Слава богу, район совершенно глухой. (Зачем он зарулил в эти места, Губастый?.. А чтоб без случайных свидетелей Мосла кончить. И труп по-тихому зашкерить...)
В отдалении послышались говорящие по-французски мужские голоса, звуки мотора – потом все стихло.
...Я вдруг вспомнил, как Мосол сунул мне в морду дуло. Тогда-то я ни испугаться, ни понять ни черта не успел – а сейчас сообразил: секунда меня спасла, секунда. Пистолет-то, кажется, был Губастого – значит, он отобрал его и поставил на предохранитель. А в последний момент – забыл снять. Секунда, господи... Я чувствовал, что меня трясет.
Повезло. Опять повезло. Могло не повезти... Это в конечном итоге все и решает, всегда: сколько ни дергайся, ни мудри, ни надрывайся, решает все – абсолютная случайность...
Меня трясло – я не мог совладать с собой – все сильнее и сильнее.
44
Позиция была очень удобная: узкая щель между двумя глухими торцами, выходящая на улочку – только улочка оказалась совершенно безлюдной. Я проторчал в щели часа два минимум (по ощущению – свериться было не с чем) – за это время мимо проехала пара машин да прошла компания из пяти маргинальных молодцев: трое негров, двое белых, но явно не французов. Я уже почти отчаялся – и тут показалась она: негритянка лет тринадцати на велосипеде. Причем ехала она по моей стороне переулка.
Когда девка приблизилась к щели, я сделал два шага наружу. Переднее колесо велосипеда угодило мне между ног, негритянка полетела на землю – и не успела встать на ноги, как я, обхватив ее за голову и зажав одной ладонью рот, поволок добычу в щель. Со скованными руками делать это было чудовищно неудобно, брыкалась девка бешено, один раз так чувствительно попала мне по яйцам, что чуть не освободилась... А я еще все время боялся, что она высвободит лицо и заорет... – в общем, допереть ее до угла не получалось: пришлось только, оттащив дуру с улицы, прижать ее к стене всем телом.
– Don’t worry, – пробормотал я невнятно из-за ключа во рту, понимая, сколь неубедительно это звучит (я представил себя ее глазами: здоровый расхристанный мужик, с разбитой, опухшей, заплывшей, окровавленной рожей, воняющий бензином и в наручниках!). – Да не бойша ты, дура, – раздраженно добавил я по-русски: весь инглиш из головы моей повылетал.
Девка смотрела невменяемо – я не решался отпустить руку: завизжит же. Вытолкнул изо рта ключ, зажав в губах, показывая на него глазами. Глазами же спросил: «Поняла»? Какое там... Я рискнул и чуть отнял обслюнявленную ею ладонь. Негритянка молчала. Рот ее дрожал, по щекам попозли слезы. Я выплюнул в ладонь ключ.
– Ореn, – говорю. – Understand? – Я дернул цепочку «браслетов» и продемонстрировал девке ключ.
Она еле слышно прошептала что-то по-французски. Ни черта она не понимала на языке межнационального общения, дура, дер-ревня... Я оглянулся: пройдет сейчас кто-нибудь по улочке...
– Take the key, – стервенея, прошипел я, отодвигаясь и суя ей ключ в руку. – Open эту херню. Да не буду я тя убивать...
(Вдруг ни с того ни с сего всплыла какая-то дичь: фраза из притараненного Вовкой японского армейского разговорника времен Второй мировой, предназначавшегося к использованию воинами микадо на оккупированных русских территориях: «Молодая девушка, оставь бояться: японский солдат преисполнен добра».)
До молодой девушки, кажется, наконец дошло. Трясущимися пальцами она взяла ключ, я, оглядываясь, подставил ей наручники. Она все никак не могла попасть. Попала. Щелк.
– Мерси, – говорю. – Все, run! Форрест...
К счастью, темнело сейчас рано: вскоре я мог ходить свободнее, стараясь только по возможности избегать освещенных пространств – но уже не шарахаясь от любой показавшейся в отдалении фигуры. Хотя я был теперь (без «браслетов») с виду не беглый каторжник, а плюс-минус нормальный бомж, разве что нещадно отмудоханный, – лишний раз попадаться людям на глаза, понятно, не стоило. Местные менты, по всему, должны были стоять сейчас на ушах – и, хотя я ушел уже очень далеко от тех мест, где остались трупы арабов, расслабляться было ой рано. Пока я находился в этом городе – да и в этой стране... Так что ни в одну даже самую зачуханную лавку я заруливать не стал, а ограничился кражей связки бананов и трех яблок с выставленного наружу лотка да двух полуторалитровых пузырей минералки – из затянутой в полиэтилен упаковки, оставленной на полминуты на асфальте рядом с разгружаемым у магазина грузовичком. Смог наконец смыть кровь с морды и рук...
Куртка осталась в машине – без нее я очень быстро вымок и задубел. Зато головокружение более-менее унялось, да и ребра вели себя прилично: похоже, ни одного серьезного перелома мне и на сей раз не перепало.
Я, разумеется, держался самых дальних окраин, обойдя в итоге Марсель по длинной дуге (я так понял, что город сильно растянут примерно с северо-запада на юго-восток). Много шлялся вдоль разных шоссе (так что несколько раз мог быть замечен с проезжавших полицейских машин – но, тьфу-тьфу, не был): пытался определиться с основными здешними транспортными потоками – нужно было срочно сваливать из Франции...
Уже глубокой ночью я набрел на здоровенную стоянку – на ней, среди прочего, стояло много фур с испанскими номерами. Вот тут и пригодилось отменно острое «перо» Мосластого, которое, как оказалось, я тоже прихватил с собой (позже я его, конечно, вымыл): со всей возможной аккуратностью я надрезал сзади тент одного из прицепов. Cунул в надрез голову, ухватившись руками за борт и оттолкнувшись ногой от бампера, втиснулся целиком – в кромешный мрак... Уткнулся в какие-то здоровые мешки из плотного полиэтилена. Ощупью влез на них, худо-бедно устроился сверху. Холод, затхлость, запах пыли.
Я не имел ни малейшего представления, какие у меня шансы остаться необнаруженным – и что я буду делать, если меня обнаружат. Но у меня не было никаких сил париться по этому поводу.
Я постоянно просыпался – одно и то же: темень, вонь солярки, звук двигателя, тряска. Головная боль, озноб, тошнота... Просыпался и засыпал: как в канализационный люк проваливался. Один раз очнулся – мы стояли.
Вылезти? Подождать?.. Вылезать не хотелось. Ничего не хотелось. Я вырубился опять.
В итоге я совершенно утратил чувство времени. Единственной мерой последнего оставалась физиология – мочевой пузырь делался все более настойчив: вспомнив, что в последний раз я отливал как раз перед тем, как забраться сюда (и с тех пор ничего не пил), я заключил, что едем уже порядком.
...Постепенно я впал в какое-то промежуточное между сном и бодрствованием состояние: не то дремоту, не то бред. Оставаясь в целом в сознании, я видел отрывистые лихорадочные сны, о чем-то напряженно думал (моментально забывая, о чем именно), сам себе что-то бормотал... В один момент я вроде бы пребывал в уверенности, что я дома – то ли никуда не уезжал, то ли уже вернулся; кажется, даже Славка тут был – мы с ним, как в старые времена, спорили и пьяновато откровенничали.
– Знаешь, в чем главная жуть... – говорил я ему. – Вот ты хочешь заниматься в этой жизни чем-то здоровым. Конструктивным. Осмысленным. Из кожи вон лезешь. И не потому, что рассчитываешь что-то изменить. Нет – всем же понятно (мне, по крайней мере, давно понятно), что ничего никогда не меняется... Но хотя бы небольшой кусочек пространства вокруг себя ты пытаешься обустроить! Делать нормальное, полезное хоть кому-то дело. Держаться за какие-то личные отношения. Просто чтоб чувствовать себя человеком. Просто чтоб вокруг тебя было человеческое пространство. Организованное. Теплое. Разумное. А не ледяная пустыня с оголодавшим безмозглым зверьем, жрущим любую органику... И вот что-то ты такое сделал, вырастил ценой диких усилий – что-то получилось. Живет, дышит. Дрожишь над ним. Но лишь
